– Да как-то не очень, – с сомнением проговорила мама. – А если все выйдет наружу? Сережа не боится?

– Нет, это вряд ли… Он мне объяснил, что этого Барышникова интеллигентная публика не слушает. А те, кто его слушает, не читают стихи. Так что вряд ли случится казус…

Я допила кофе.

Мама собиралась на работу, сеять доброе и разумное в совершенно неразумные души современных подростков.

– Ты дома будешь?

– Не знаю, – ответила я.

Сейчас мне уже не казалась такой классной идея проторчать целые сутки дома, когда за окнами сияет такое восхитительное солнышко.

– Тогда не забудь ключи, – предупредила мама, целуя меня в затылок.

– Не забуду, – пообещала я.

День был будним, Пенс на работе, и заняться мне до вечера было совершенно нечем.

Я немного послонялась по квартире, потом включила телевизор и честно посмотрела несколько идиотских клипов, где девушки бегали за юношами и наоборот, потом пощелкала по каналам и убедилась: стоило мне подобрать денек для безделья, они срочно отказались от хороших фильмов.

«Бойцовский клуб» я накануне отдала Пенсу, поскольку он его не посмотрел, поэтому у меня и кассет новых, как назло, не было.

Единственное, чем я могла себя развлечь, чтобы не сбежать от скуки в объятия Ларикова, это уткнуться в книгу, что я и сделала незамедлительно.

Потом я все-таки включила негромко телевизор, и теперь иллюзия одиночества растаяла.

Кто там пел, меня совершенно не интересовало, – я уже путешествовала вместе с Борхесом в тайнах нашего сознания, отчаянно рискуя подпасть под обаяние хорошего языка и пленительных фантазий, навеки оставшись там.

Мне было хорошо. Так как я отказалась от диеты, у меня появилось право на кофе, и от этого было радостно на душе.

В этом, наверное, и заключается радость бытия – пригрозить своему организму диетой, а потом отменить собственное «табу».

В тот момент, когда я встала с твердым намерением побаловаться кофе с сигаретой, на экране возникла круглая физиономия с плешивой бородкой и хриплым, занудным голосом затянула сентиментальную балладу о любви, сгубившей начисто фраера. Титры внизу поясняли, что передо мной Барышников собственной персоной. Зная, что тексты ему пишет мой бывший сокурсник, я живо заинтересовалась, да и сам Барышников мне за вчерашний день стал почти родственником.

Поэтому я снова села на место, решив, что кофе от меня не убежит.

Надо сказать, Аристов писал не без таланту, правда, талант этот он разбрасывал, прямо как бисер перед свиньями. Но в целом я отметила, что даже Барышников с его влажными от пьяноватых слез глазами не в состоянии испортить некоторые удачные строчки.

Лицо же господина Барышникова мне не особенно понравилось – ну это и не обязательно. Что-то в его физиономии было неприятное, тяжелое и отталкивающее. От полноты щек и губ, равно как и от слезливости голоса и взгляда, в его лице присутствовало нечто бабье, именно – не женское, а что-то от пошловатой вокзальной буфетчицы, у которой «не сложилось».

А из светской хроники я знала, что наши дамы от этого неприятного типа млеют!

Все-таки странен народный вкус, вздохнула я, поднимаясь.

Слушать его мне быстро надоело, и я отправилась на кухню, оставив его завывать о несчастной доле в полном одиночестве.

«Интересно, как себя сейчас чувствует Ларчик в моей шкуре?» – подумала я.

Впрочем, тут же одернув себя…

Каждому свой удачный денек и каждому свой неудачный. Конечно, я от души ему сочувствую, но ведь он сам ратовал за участие в этом глупейшем предприятии?

Вот пусть и мучается, раз ему так этого хотелось!

А Лариков в это время и впрямь изнывал.

Целый час уже он сидел на скамейке и чувствовал себя самым несчастным существом на свете.

Он не любил попадать в нелепые положения, а теперь признавал, что так-таки в него он и вляпался, причем по доброй воле.

Дом выглядел полусонным, никто оттуда не выходил, а уж тем более не входил, и, старательно изучив орнамент на цоколе, Лариков начал склоняться к мысли покинуть пост и объяснить настойчивой клиентке, что дама в коже, так ее интересующая, просто поклонница Барышникова и никакие террористические акты она не замышляет.

Он даже встал, потянулся, сделал шаг и вдруг застыл как вкопанный.

Потому что в этот момент из-за угла вырулила эта самая дамочка собственной персоной.

Лариков сделал шаг назад, пытаясь спрятаться в тени еще совершенно лысого дерева, но быстро понял, сколь глуп его замысел, и просто сел опять, уткнувшись в газету, которой он запасся для конспирации, пока шел на «шпионское задание».

«Кожаная леди» вошла во двор, оглянулась на Ларикова, но, явно решив, что он не представляет для нее никакой опасности, остановилась неподалеку, задрав голову. Ее взгляд был направлен прямо на окна Барышникова, и Ларикову на мгновение показалось, что это не обычная дама, а терминатор, который сейчас расплавит стекла и сожжет своей яростью несчастного «тюремного воспевателя».

Впрочем, ничего подобного она не сделала.

Постояв еще несколько мгновений, она развернулась и быстрыми шагами отправилась прочь.

Подождав секунду, Лариков вышел вслед за ней, стараясь не терять ее стремительную, торпедную фигуру из вида.

К концу второго часа безделья я окончательно поняла, что от него устаешь так же, как и от самой тяжелой работы.

Скука действовала на меня, как таблетка димедрола, – мне хотелось спать.

Не спасал даже кофе, поэтому я плюнула на то, что еще вчера объявила сон «потерей жизненного времени», и устроилась на диване, старательно таращась в телевизор.

Звонок в дверь прозвучал, когда я наполовину отплыла в объятия Морфея и чувствовала себя сонной, как зимняя муха.

В дверь продолжали звонить, и я потянулась, поднимаясь с дивана.

– Нет, сегодня все против меня, – проворчала я. – Когда я не хочу спать, никто не спешит ко мне, а как только я решила предаться сну, начинают трезвонить в дверь, как на пожаре! Наверняка это Лариков!

Открыв дверь, я удивилась.

Поскольку на пороге был вовсе не Лариков, а Сережа Аристов собственной персоной, и выглядел он ужасно встревоженным.

– Привет, – протянула я. – Честно говоря, не ожидала тебя увидеть. Ты еще помнишь мой адрес?

– Конечно, – выдавил он из себя улыбку. – Как же я могу его не помнить?

– Проходи, – пригласила я его в комнату. – Я сварю кофе. Что-то случилось?

– Не знаю, – прошептал он, плюхаясь в кресло с такой силой, что старенькое кресло надрывно вскрикнуло. – Не знаю, Саша. Но… Боюсь, что может случиться!

Он выглядел несчастным и напуганным.

– Тебе необходимо выпить кофе и прийти в себя, – решила я, наблюдая, как дрожат его руки. – У тебя расшатаны нервы.

– Знаю, – грустно усмехнулся он. – Но я постоянно живу в напряженном ожидании беды, понимаешь, Саша? Сколько может выдержать человек такое высоковольтное напряжение?

– Вообще-то человек выносливее мула, – заметила я. – Но это смотря какой человек. В данной ситуации я не могу судить – просто потому, что не знаю, что с тобой такое ужасное должно произойти.

– Не со мной, – замотал он своей лохматой головой. – Если бы со мной, я бы так не дергался…

– А с кем? – спросила я. – Ладно, потерплю. Сначала принесу тебе кофе, потом ты приведешь в порядок свою способность связно излагать мысли, и тогда…

– Не надо кофе, – отмахнулся он от проявлений моей вежливости. – Маринка сегодня не ночевала дома, и теперь я за нее страшно боюсь!

«Кожаная леди» двигалась по проспекту, с изяществом и быстротой скользя в толпе.

Лариков почти бежал за ней и чувствовал себя при этом как в сафари, когда охотник охотится за ланью.

Его «лань» явно ускользала, потрясая его воображение умением двигаться с грациозной быстротой, которой недоставало его длинной фигуре.