— Конкретно много кем. Например, учителем русского языка и литературы.

— Чего-чего?!

— Учителем русского языка и литературы средней школы.

— Это когда?

— Давно.

— В советское время?

— В советское.

— Это ты учил нас любить Родину и партию, когда меня на новогоднюю ёлку не пускали за то, что я старовер? Когда я, глотая слезы, с улицы в окно смотрел, как другие веселятся? Это ты не врёшь?! — затушенный пожар разгорался опять. — Это не врёшь ты, у кого не было и нет совести и чести?!

— С совестью и честью — это несколько громко, Николай. Советская практика показала, с этим, думаю, ты согласишься, что как раз тот, кто говорит о совести и чести, чаще всего не имеет к ним отношения. Мне стыдиться нечего, кроме собственных заблуждений, а заблуждается каждый, кто-то иногда, кто-то всегда. Учителем я долго не был, и чем-чем, а заблуждениями советской идеологии, к счастью, почти не страдал. Так что, Коля, здесь ты неправ.

— Я всегда прав, — отрезал Коля, выслушав такое возражение почему-то с явным удовольствием. — Давай, садись к столу, посмотрим, что ты за игрок.

— На сто баксов, братан! — активизировался Абдулла-Виктор.

— Нет. Без интереса. Или не играем.

— На сто баксов, я сказал.

— Нет. Ста баксов у меня нет. Играть не буду. Вот, хочешь, баул могу поставить, — я притянул грязную, как у бомжей с помойки, сумку.

— Фу, — с отвращением поморщился Коля, достал большой чистый полиэтиленовый пакет, протянул мне, — на, возьми, а этот выкинь на проверке. Гулять мы не ходим, а мусор вынести можно.

— Ладно, — смягчился Виктор, — если я проиграю — выполняю твоё желание, ты проиграешь — выполнишь моё.

— Хорошо, Виктор, как скажешь, так и будет.

— Я играю белыми.

— Давай, Виктор, ни в чем себе не отказывай. — при этих словах Коля заинтересованно обернулся в нашу сторону и чуть недоуменно улыбнулся.

— Где ж так давали, — ответил Виктор-Абдулла и двинул пешку вперёд, и это бесповоротно означало, что я ступил на самую опасную тюремную стезю.

Когда белый король получил мат, Виктор потребовал исправить случайность. Когда он проиграл седьмой раз подряд, я предложил прерваться. Виктор согласился:

— Ладно, завтра продолжим. Куришь?

— Курю.

— А что весь день не курил?

— С вами покуришь. То знакомиться, то в шахматы. А то, может, и курить нельзя?

— Можно. Кури. Николай не курит, я курю.

— Николай, ты не против, если курильщиков будет двое?

— Кури, кури. Тому, кто в хате убирается, в сигаретах отказать нельзя.

— Так, значит, убираться мне не только за котом. Ладно, это я тоже переживу.

— Как, Виктор, насчёт желания.

— Мы же шутили, братан. Ведь шутили?

— А ты сомневаешься?

К вечерней проверке привычно захлопали издалитормоза, застучали по решкам и шконкам деревянные молотки. Виктор и я встали с руками за спину. Вошедшего проверяющего Коля встретил сидя по-турецки на шконке под решкой.

— Почему не встаёшь? — зловеще спросил проверяющий.

— Не хочу, — ответил Коля. Проверяющий сделал движение, но был ухвачен за рукав вторым вертухаем:

— Оставь его, не надо, пусть сидит, я тебе потом расскажу. Кто выходит из хаты? Ты выходишь? — глядя на меня, спросил вертух.

Я не ответил. Тот подождал, помялся у двери и закрыл её.

— Николай, ты по какой статье заехал? — поинтересовался я после столь дивной картины.

— Людоедство.

— А ты, Виктор?

— У меня бандитизм и убийство, но это они не докажут.

Наступило затишье, разгадывание кроссвордов, ужин, приготовленный Колей из совершенно нетюремных продуктов, извлечённых из холодильника. Дискуссия продолжалась почти вяло:

— А все-таки, что же ты мне не ответил на удар? — сказал Коля.

— По воле разберёмся.

— А если я тебя за такие слова ударю?

— То я не отвечу.

— Нет, Николай, — решительно покачал пальцем Виктор. — Нельзя. Я все понял. Алексей — это камень. Этот камень его и утянет на дно. Но не здесь.

— А мне до фонаря, — без какой-либо горячности отозвался Коля, причём красные глаза его постепенно сделались карими. — Я все могу. У меня костей нет в руках, а я могу делать что угодно. Не веришь? Врачи тоже не верят. Рентген сделали, а все равно не верят.

Оставалось только согласно кивнуть головой, нельзя будоражить больного.

— И полчерепа у меня из пластика. Меня когда в лимузине взорвали, была груда мяса. Но у меня энергия такая — я регенерируюсь.

Я кивнул.

— Как ты думаешь, Алёша, может кисть человеческая работать без костей?

— Не знаю, Николай, тебе виднее, — попытался уклониться я.

— А ты попробуй, — вкрадчиво сказал Коля, — не стесняйся, — и протянул мне руку: «Жми сильнее, щупай, ломай, не бойся».

— Я не боюсь, — холодея ответил я: на ощупь в кисти руки кости отсутствовали. Медленно закружилась голова в страшных предположениях: сошёл-таки с ума; гипноз; психотропные препараты?.. Нет, ничего подобного, кажется, нет. Налицо факт: костей в руке нет.

— Я не человек, — продолжал Коля. — Вернее, человек, только без ограничений. Знаю пять языков, в том числе язык инков, денег у меня одиннадцать триллионов долларов, яхта, банк; я могу добиться всего, чего хочу.

— Почему же ты в тюрьме? — поинтересовался Виктор.

— Я, как настоящий мужчина, рождён для испытаний и всегда добиваюсь своего. Я потомок графа Орлова. Смотри — похож? — Коля повернулся в профиль.

— И правда, похож, — соврал я.

— Вот, — довольно согласился Коля. — А пацан у меня умница, я его воспитал, как человека. Куклачёв мне в подмётки не годится: он к кошкам как к животным относится. А кот — это воплощённая идея. Как человек. Мальчик мой, иди ко мне, — не меняя тона, позвал кота Коля. Задорный кот, весь день носящийся по хате, летающий по шконкам и неустанно развлекающийся ловлей тараканов, стремительно оторвался от своих затей и оказался на коленях у хозяина.

— На, поешь, — Коля дал ему с руки кусок мяса. — А теперь иди. — Кот спокойно слез на пол и пошёл по своим делам.

Ужин закончился, разговоры утихли. Я лежал на нижней шконке и размышлял о многообразии мусорского хода. Через несколько часов Коля обратился к Виктору:

— А ведь Алёша мне не верит. Я видел, как он мне не поверил, когда я сказал, что кот приносит мне брошенную палочку. Придётся пожертвовать веником. Лёша, оторви от веника несколько прутьев, нарежь десяток палочек. Вот, ножик возьми. — Я аккуратно взял нож так, чтобы не остались отпечатки пальцев, и сказал, что обойдусь без него.

— Не верит, — подтвердил Коля.

Приготовленные палочки я отдал ему, а он тут же про них и забыл, к моему душевному облегчению; совершенно не хотелось выслушивать, что кот не в настроении или устал. Более всего устраивало отсутствие приступов психопатии в хате. Разговор ушёл в дебри, в которых имели место философия вперемешку с фантастикой и элементами шизофрении и интерес к тому, сколько у меня денег, знаю ли я кое-кого из Минфина, братвы и т.д. Коля оказался верующим, субъективным идеалистом крайнего толка, похлеще чем Беркли, и, быть может, действительно не человеком.

— Смотри, — поменял тему Николай. — Пацан, принеси-ка мне эту палочку, — обратился он к коту и бросил кусок прута к тормозам. Кот сорвался с места и, урча и улыбаясь, пришёл назад с палочкой в зубах. Подошёл к Виктору, поднял морду, потом ко мне, поступил так же, после чего пошёл к Николаю.

— Правильно, молодец, Вите показал, Алёше показал, теперь отдай папе, — кот почтительно положил палочку перед Николаем.

— Как зовут кота? — спросил я.

— Никак. Кот. Он рождён свободным и в имени не нуждается.

Палочки Коля швырял на шконки, под шконки, на подоконник под решёткой, и кот исправно их приносил. Если Коля говорил, что добычу нужно показать только Виктору или мне, кот так и делал. И так далее. Коля передал мне один прут и предложил поговорить с котом. Брошенный мной прут кот принёс, но, не взглянув ни на кого, — Николаю. Засыпая, я был склонён предполагать, что если не разума, то рассудка все-таки лишился. Частичное подтверждение тому явиться не замедлило. Лёжа на спине, я подумал, что учёный кот может затеять игру со мной, залезет под шконку и из-под неё цапнет меня когтями за правый глаз. Поэтому я закрыл правый глаз ладонью и попытался заснуть. Не удалось. Потому что вскорости по ладони, закрывающей глаз, настойчиво застучала из-под шконаря упругая кошачья лапа. Йод в хате был.