В кабинете Косуля и Ионычев.

— Вот Вы и отдохнули в институте… — растерянно молвил следак. — Ничего не поделаешь, будем работать дальше. Проведём допрос. Кстати, вам привет от Макарова.

Ясно. Попытка ухватиться за обналичку. Ею занимается 100 % существующих банков. Вычислить, с кем проводилась эта работа, легко, доказать — невозможно. Одна из сторон многогранного идиотизма российской финансовой системы заключается в запрете наличного расчёта между юридическими лицами и ограничениивозможности получать наличные деньги; следовательно, «чёрный нал» автоматически становится главным средством платежа, а наличность добывается обходными путями, формально незаконными. Не слишком весело обстоят дела у Сукова, если пошла речь о сопутствующем обвинении.

— Вам, Вениамин Петрович, тоже привет.

— От кого?

— От Васятки.

— Какого Васятки?

— Который плясал вприсядку. Я отказываюсь от показаний и отказываюсь разговаривать с Вами. Основания прежние.

— Алексей Николаевич! Вы уже пять месяцев в тюрьме, это довольно много, пора уже заговорить. Хотите, мы Вас переведём в Лефортово? Там условия мягче, в камерах полы деревянные. В обмен на показания. Вы же себя не очень хорошо чувствуете?

— Александр Яковлевич, — обратился я к Косуле, — с господином следователем я сегодня говорить не буду, а Вас попросил бы остаться. В Ваших же интересах. Или я ошибаюсь? Может быть, мне следует приступить к даче показаний?

— Это Ваше право, — ответил Косуля, и его брови зажестикулировали, как на голове у замурованного по шею.

— Ну и будете здесь сидеть ещё очень и очень долго, — обиженно сказал Ионычев. — А я к Вам приду только через полгода, больно надо мне здесь в очередях стоять.

Я закурил и сделал вид, что углубился в свои записи.

— И курить я запрещаю! — вскипел следак.

Затушив окурок в большой металлической пепельнице, которые есть почти в каждом следственном кабинете, я закурил новую, покачивая в раздумье головой над раскрытой тетрадью.

— Вы будете говорить?

— Не исключено, — мельком отозвался я, не подни-мая взгляда от тетради.

— Когда? — с недоверием и надеждой спросил Ионычев.

— Посмотрим, это от него зависит, — опять-таки изучая записи, я ткнул пальцем в сторону Косули.

— А давай сейчас! — с энтузиазмом воскликнул следак.

— Разве я похож на Вашу жену?

Ионычев схватил бумаги и вышел из кабинета. Установилось традиционное молчание. Первым заговорил Косуля:

— Алексей!

— Стоп, Александр Яковлевич. Кажется, Вы ничего не поняли. Я говорил ещё про одного адвоката? Говорил. До свиданья. Больше ничего общего у нас нет. В следующий приход Ионычева я приступаю к даче показаний.

— Я тебе клянусь, Алексей! — жарко зашептал на ухо Косуля, шурша целлофановым пакетом, — все будет хорошо! Тебя же перевели на спец, теперь ведём переговоры, чтобы на больницу в Матросскую Тишину, там сделают диагноз — и на суд, на изменение меры пресечения! Я надеюсь, ты здесь не писал заявления в суд? Это была бы большая глупость. Мы с таким трудом изымали твои заявления из Преображенского суда! На изменение меры можно ехать только с медицинской справкой и к своему судье. Алексей, ты должен потерпеть, у нас есть в Тверском суде завязки. Мы тебе дадим знать, когда писать заявление.

— Не стоит трудиться. Заявление написано и отдано в спецчасть.

— Когда?!

— Давно.

— Ты с ума сошёл! Ты должен отказаться! Пойми, только со справкой!

— Хорошо. Я откажусь, если буду уверен, что меня переведут на больницу. Немедленно. Завтра. И не позже. — Да нет в Бутырке больницы! А на Матросске очередь, надо ждать.

— Есть на Бутырке больница. Медсанчасть называется. Сто долларов в месяц стоит. Так что завтра. И не позже. Тогда и с адвокатом подожду. Но тоже не долго. А то вообще не стану ждать.

— А ты не боишься… — взялся за старое Косуля.

— А мне, Александр Яковлевич, по х.. . Не хотите — не надо. Прощайте.

— Ладно, Алексей, — будет тебе больница, — с угрозой согласился адвокат.

Я встал:

— Мне пора. Меня братва ждёт. Вы знаете, Александр Яковлевич, как много хороших людей я здесь встретил, и, представьте, некоторые уходят на волю, даже киллеры. У меня со всеми лады.

— Я знаю, — сурово отозвался адвокат.

На следующее утро меня заказали с вещами.

— Жаль, не успел я тебя развести, — сказал на прощанье военный переводчик, поблёскивая глазами.

— Ничего страшного, — посочувствовал ему я.

Итак, если на общак — я проиграл, если на больницу — победил. В любом случае, тесный контакт Косули с администрацией тюрьмы налицо, и его надо выжимать, как бельё после стирки, а точнее как выжимают меня. Косуля должен бояться днём и ночью, ежечасно, пока не выйду на волю, а там можно рискнуть даже жизнью, в первый же день уйду в бега.

Шли недалеко, спустились этажом ниже. С каждым поворотом арестант соображает, куда ведут, как будто это может, а так и кажется, повлиять на результат. На втором этаже деревянные в железе двери с двумя шнифтами. Надо думать, спец. Не худший вариант. Первый месяц на Матросске эти двери пугали как могила, сейчас же, против общака, чуть ли не зовут. — «Павлова в какую?» — обратился один вертухай к другому. Тот поглядел в карточку: «В два один один». — «В два одинодин? — изумился вертухай. — Может, не надо?» — «Надо, надо. Открывай». В отличие от всех дверей, кормушка этой хаты открыта, значит, хата чем-то отличается. Дверь гостеприимно открылась, мне предложили зайти. Сердце радостно подпрыгнуло при виде камеры в пять шконок, где было всего два человека. Бросалось в глаза несколько отличительных черт. Первое: в хате стоит большой импортный холодильник. Второе: есть тараканы. Третье: по хате скачет молодой кот. От сердца отлегло: явно привилегированная хата. Плевать на тараканов, не так их много, чтобы портили жизнь. Вот она — удача! На обитателей хаты я обратил внимание в последнюю очередь, переживая радость и удовлетворение от происшедшего движения. Ясный перец, не каждому балдеть в таких условиях. Двое не замечали меня, разгадывая кроссворд. Один явно из серьёзных, скорее всего убивец. Другой непонятен. Какой-то пухлый полуинтеллигент с налитыми кровью глазами. Если бы не совершенно трезвый взгляд первого, второго сразу можно определить как сумасшедшего, а хату за одну из тех, где ожидают Серпов оригинальные экземпляры. Егор на Серпах рассказывал, как перед экспертизой сидел на спецу с полусумасшедшим, который сам себе писал малявы от имени Вора, пуская их по кругу по тюрьме, вёл себя агрессивно, лечился уринотерапией, используя для этой цели общаковский кипятильник, и старался научить пить мочу остальных. Я отрекомендовался: Павлов, дескать, с хаты 318, перед тем 06 общак, ранее серповой, 94 общак, Матросская Тишина 135 общак, 228, 226 спец, статья 160.

— А здесь тебе чего надо? — спросил пухлый и в упор посмотрел на меня огромными красными нечеловеческими глазами, и от этого взгляда закралось сомнение в приобретённом благополучии. — Я тебя спрашиваю, что тебе здесь надо? Ты что, больной? Зачем тебя сюда прислали?

— Больной — это вряд ли, скорее — болен, — ответил я, соображая, что бы значила столь странная речь.

— Чем ты болен!? — лицо пухлого стало наливаться кровью и приобретать черты бешенства. — Присылают тут всяких…

Во попал. Псих стопроцентный. Ровным голосом излагаю, что знаю о собственном здоровье.

— Так ты, значит, лечиться хочешь… А ты знаешь, куда ты попал?

— Нет. Надо полагать, на спец.

— Какой спец!? Больница это! Присылают тут больных всяких! Что у тебя не болит? Все болит? А печень у тебя здоровая?

— Да, печень в норме.

— Хорошо-о-о, — выдохнул пухлый, переходя от бешенства к полнейшему удовлетворению. — Печень я люблю. — При этом в руке у пухлого появилась весьма серьёзная заточка, и не заточка вовсе, а настоящий охотничий нож.