Неожиданно ушёл на волю пожизненный арестант — кот Вася. Сошёл с ума. Стал гадить где попало, рычать по-собачьи и бросаться на людей. Как будто в него вселился бес. Зрелище, поначалу смешное, стало жутковатым. С Васи сняли ошейник, и за пачуху сигарет вертухай отнёс Васю на улицу. Иной ценой Васе никогда не удалось бы освободиться.

Шёл седьмой день голодовки. Глубокой ночью, когда мы с Вовой и Артёмом резались в карты, а Слава отключился, наглотавшись колёс, Валера, замученный сторожевой бессонницей, воздел руки и в тоске воскликнул: «Ничего не понимаю! Голодает. На прогулку ходит. В карты играет. Смеётся. Курит»…

— А он вечный, — оторвавшись от игры, позлодействовал Артём. — Ложись спать, Валера, не гони.

Утром началась и долго продолжалась спокойная, полная намёков перебранка Вовы со Славой. — «Шила вмешке не утаишь» — говорил Вова. — «Не надо думать, что ты самый умный» — отвечал Слава. — «С сегодняшнего дня, Слава, — примирительно сказал Вова, — я буду жить отдельно, и ты ко мне, пожалуйста, не обращайся. Забери свои продукты из моей коробки и — расход». Слава молчал. Много прошло времени, прежде чем он спросил: «Вова, ты пошутил?» — «Нет, Слава, я сказал». Прошло ещё больше времени, и Слава снова подал голос, прозвучавший неожиданно жалко, напоминая тон Максима-петуха, когда тот плакал у тормозов и просил дать ему «покушать сала»:

— Вова, и я больше не смогу пользоваться твоими продуктами?!

Вова не ответил.

Тягучий тюремный день прошёл под знаком размолвки между ними. В хате установилось затишье, изредка прерываемое Володиными отповедями. — «Я тебе разрешал брать пепельницу? — грозно спрашивал Вова вжавшего голову в плечи Диму-убийцу. — Три дня тебе сроку, чтоб вернул мне такую же. Где взять? Где хочешь. Пиши малявы, договаривайся с баландером. Три дня тебе, и ни минуты больше. Почти все в хату занёс я. Ты что-нибудь сделал для хаты?» Дима-убийца испуганно хлопал глазами и даже не пытался подтянуть до отвращения низко сползшие штаны. Найти такую же стеклянную банку, как он разбил, ему не под силу. — «А ты, сукотина, что здесь делаешь, твоё место у дальняка» — закипел Вова и, не удержавшись, ударил Максима локтем в грудь. Петух полетел в угол. — «Кто тебя, гадина, таким именем наградил. Моего сына Максимом зовут. Ты имя человеческое опозорил!»

Ближе к ночи у Славы начались неприятности. Отозвавшись резко на какое-то замечание Вовы, Слава неожиданно получил предъяву в вероломстве и стукачестве:

— Слава, подлость твоя неизмерима. Больше года мы жили с тобой бок о бок, а ты все это время мне га-дил. Если бы не ты, я бы уже осудился.

Дело принимало серьёзный оборот.

— Докажи, — резонно ответил Слава.

— Нечего доказывать, Слава. Ясность — полная. Мой адвокат, а ты знаешь его возможности, сказал конкретно: весь год показания на меня писал Крюков, т.е. ты. И с больницы меня вернули потому, что ты написал, что я на самом деле здоров. И Лехе не дал помочь.

Это уже обо мне. Начиналась гроза, потому что Вова, глядя в пространство слепым ненавидящим взглядом, тихо и с неподдельным сожалением сказал:

— Если бы ты, Слава, знал, каких денег ты меня лишил. Каких денег…

— Это всего лишь слова, — философски отозвался Славян. — Твоего адвоката здесь нет, и кто знает, что ты говоришь правду?

— Леха, — повернулся ко мне Вова, — было такое, что твой адвокат что-нибудь говорил про кого-нибудь из камеры?

— Было.

— Можешь сказать, что?

— Могу. Адвокат сказал, что в хате есть Славян, который связан с кумом.

Для Славы это оказалось ошеломляющей неожиданностью. Делавшие вид непричастных Артём, Дорожник и Валера сразу включились в действие.

— Слава, это правда? — несколько удивлённо (каждый в тюрьме артист) спросил Артём.

Славян замялся:

— Отчасти.., — и спохватился, — только это неправда.

— Значит, я говорю неправду, и Леха говорит неправду? — Володя рассчитал верно, что я в стороне не останусь.

— Отчасти…

— Слава, два раза отчасти это уже часть. Ты стучал на сокамерников и гадил не только мне. Только тебе Ар-тем говорил про эпизод, по которому его возили на Петры. — Вова неплохо подготовился.

— Ты говорил с Артёмом о его делюге? — как о чем-то невозможном, спросил Славу Леха Террорист, после чего демонстративно дал всем на дороге расход и приглушил телевизор.

— Интересоваться делюгой, — лицедейски промолвил Валера, — это, Слава, ты знаешь, что такое. Придётся отписать Вору.

Слава достал горсть таблеток и закинул в рот.

— Нет, Слава, — продолжил Валера, — ты этого не делай, ты трезвым вышел на базар и за пьяного не проканаешь.

Вова, не в силах сдержать наболевшее, разразился обличительной речью.

— Целый год, Слава, я тебя кормил. У тебя за душой ни гроша, ни нитки. Целый год я ломал с тобой хлеб, как с порядочным арестантом. Я тебя отмазал, когда ты десять штук баксов проиграл в карты. Ты понимаешь, что для тебя это значило? Моя жена собирает тебе посылки, беспокоится, пишет, что Славе нужна тёплая одежда на этап, а ты поступаешь как неблагодарный негодяй. Нам дают под защиту людей, пусть падших, но слабых, а ты как стервятник. За что ты отпидарасил Данилку? Он же был как одуванчик беззащитный: дунь и облетит. А Максим? Никто в хате ни сном ни духом не помыслил, а ты взял и отхуесосил его. Какая низость, Слава!

— Надо было тебя тыкнуть, пока ты пьяный валялся, — заявил Леха Дорожник, — и к Максиму в угол, чтоб дальняк мыл и молчал как собака. Думаешь, я не знаю, что ты про меня написал? Я тебя, Слава, на воле найду.

— Все, что вы говорите, нужно ещё доказать, — твёрдо заявил Славян.

Последнее средство защиты — демагогия — длилась несколько часов, уже показалось, что сейчас всем все надоест, и конфликт кончится ничем, как это часто бывает в тюрьме, но долго молчавший Леха Террористближе к утру вдруг оборвал Славу:

— Если ты, сука, не заткнёшь свою пасть, я тебя заткну сам.

Слава поверил сразу:

— Что же мне делать?

— Вставай на лыжи, — ответил Вова. — Баул можешь не собирать, а то у кого-нибудь не хватит терпения. Твоё барахло сдадим на проверке.

Слава пошёл к тормозам: «Старшой! Подойди к два два шесть!» Старшой подошёл, но выпускать Славу не хотел, утверждая, что одного желания выйти недостаточно. — «Что же мне делать?! — воскликнул Слава. — Брать мойку и вскрываться?» Такой аргумент на старшого подействовал, и тормоза заскрипели. Через час пришёл какой-то начальник и, внимательно глядя всем в глаза, попытался выяснить, что произошло. — «Ничего, — спокойно ответил Вова. — Человек захотел выйти. Почему? Не знаем».

«Чувствуешь, как легко стало в хате?» — сказал Леха Дорожник. В самом деле, будто зловонное облако рассеялось. — «Легче, — ответил я. — Кстати, почему ты Дорожник — понятно. А почему Террорист?» — «Славе спасибо. Сижу за пистолет. А он написал, что я взрывал в Москве троллейбусы — помнишь, перед чеченской войной было, все газеты писали. Так бы уже на зону ушёл, а тут почти год с троллейбусами мурыжили. Троллейбусы отпали, погоняло осталось».

Наутро полхаты заказали с вещами, осталось человек семь. Дима-убийца радовался как ребёнок, что уходит на общак. Показалось, что наш гробик не меньше Дворца съездов.

В ночь на десятые сутки моей голодовки играла музыка. Справляли день рождения Вовы. Все пригубили бражки, я поднял кружку с водой. Красочные рассказы именинника о свободе (как водил машину, как пил коньяк в Париже, как строил дачу) привели народ в лихорадочное возбуждение, требующее выхода. Но посколькунад тормозами красовалась надпись «нет выхода», развернулось театрализованное представление под названием «Развод лохов или курс молодого бойца».

— Денис, думаешь, на общаке не поймут, почему у тебя правое ухо разрезано? Надо второе порезать, чтоб не догадались, — подначил парня Леха Террорист. Накануне Денис проявил отвагу, узнав, что проколотое под серьгу правое ухо говорит о принадлежности к геям, и располосовал ухо мойкой, да так, что еле остановили кровь.