Фантазия Отдаться, не разжавши губ! Он не казался груб, но не был люб. Печали, в глазах стоявшей, он внимал, как душу вынимал, но понимал едва ли. Чтоб в изголовье телефон не поднял вдруг трезвон, снял трубку он, но зуммер звучал, как приговор судьи. Ах, как бы дух в груди, того гляди, не умер! Ах, эта ночь и тишина! Как патина, темна и холодна, как мрамор, шагренью кожа под рукой сжималась. Был такой он взят тоской, что замер. И вспомнил, как давным-давно привиделось окно, освещено луною, и наважденья колдовство измучило его все существо больное. Холодный блеск в ее глазах вернул тот прежний страх, тогда впотьмах перед иконой он чиркнул спичкой, и на миг явилась стопка книг и строгий лик Мадонны. Простоволоса, без прикрас, Мадонна скорбных глаз с него сейчас не сводит. Весь вид ее его корит, а спичка всё горит, и черный стыд нисходит. Взгляд, волосы, овал лица, лоб как из-под резца… Всё до конца вдруг вспомня, он спичку выронил, и свет исчез, как в сердце след. Потери нет огромней. «Мадонна, первая любовь, — шептал он вновь и вновь, — не уготовь конца мне, чтоб образов былых наплыв рассудок мой в обрыв смёл, придавив как камни!» Тут он очнулся. Сквозь стекло дошло зари тепло и унесло виденье. Из трубки, сползшей с рычагов, неслось, как жуткий зов иных миров, гуденье. «Опалиха, Павшино, Тушино, Стрешнево…» Опалиха, Павшино, Тушино, Стрешнево… Горят облетевшие листьях в бороздах. Как вальс, на три счета, ритм поезда здешнего И, как одиночество, призрачен воздух. Бессонницей ночью тянуло из форточки — Опять домовые куражились в жэке. И свет у кровати садился на корточки, Заглядывая под прикрытые веки. Ей было за тридцать, ребенок и прочее. Он канул в ночи, как все гости, однако… Однако рассыпать пора многоточие, Коль нет под рукой целомудренней знака. Рассвет приговор приведет в исполнение, И чай будет медленно стынуть в стаканах, А блики сиротских пейзажей осенние — На окнах лежать, как на гранях стеклянных. «Деревня будит город…» Деревня будит город, и вновь, как и вчера, поскрипывает ворот под тяжестью ведра. И пусть на хорах мглисто, проснуться мог бы слух, настолько голосисто заходится петух. Но город куролесил всю ночь, он изнемог, он окна занавесил и спит без задних ног. Он, точно старец древний, вовсю храпит, злодей, и окликов деревни не слышит, хоть убей. Залез под одеяло, смотря десятый сон, ему и горя мало, и знать не знает он: тем, кто сейчас рискует покинуть свой ночлег, кукушка накукует Мафусаилов век. «Уходя уходи…» Уходя уходи. Ни себя, ни других не жалей и не мучай по старой привычке. Самолично – без помощи – спарывай лычки и меняй – добровольно – пшеницу на жмых. Уходя уходи. Раз такая судьба, гвоздь, вколоченный намертво, вырви клещами. Не давай себя за руки брать на прощанье — может статься, окажется жилка слаба. Уходя уходи. Из насиженных мест, от насаженных собственноручно сосёнок. Натяженье крест-накрест непрочных тесемок на дорожной суме – чем, скажите, не крест? Уходя уходи. Не вини никого в том, что вдруг обернулся избой на отшибе. Не искать же сомучеников по дыбе, не делить же свое золотое вдовство! Уходя уходи. И на стол не клади ни бумаг черновых, ни предсмертной записки. Пусть наврут, что хотят, а тебе – путь неблизкий. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. |
