Ну, там были еще более красочные выражения, но я их по вполне понятным соображениям опускал. Так я заливался минут сорок, слыша иногда чье-нибудь короткое ржание в наушниках, пока наконец в них не раздался свирепый окрик заместителя министра связи СССР С. П. Морловина: «Какой это чудак (Сергей Павлович выразился несколько энергичней) несет какую-то (тут он выразился еще крепче)?! Ведь информация уже в линию идет!» Я прикусил язычок.

Наконец по пятиминутной готовности картинку дали «за красную стену», и я начал высочайше утвержденное заклинание. Сначала об общих успехах советской космонавтики, потом о конкретных особенностях нового корабля «Союз», хотя ничего конкретного и особенного как раз не было названо — в общем, как всегда, от «нескольких десятков метров» до «нескольких сотен тонн».

Создавалось впечатление, что по всей длине телевизионного кабеля Москва — Ташкент к нему жадно прильнули уши десятков тысяч агентов международного империализма, которым ни в коем случае нельзя дать никакой конкретной информации. В том числе и тем, кто сидит «за красной стеной».

Пока я произносил вызубренный текст, прошли команды «Ключ на старт», «Продувка» и другие. Все это я слышал по циркуляру и видел через лобовое стекло автобуса. Еще по училищу я неплохо знал работу пневмогидравлической системы этой ракеты и потому инстинктивно отмечал про себя, что набор схемы идет нормально, в заданные временные интервалы.

Отошла заправочная мачта, через минуту под ракетой мигнули багровые отсветы и сразу же в наушниках послышалось: «Зажигание!» Откинулась тоненькая удочка кабель-мачты. «Земля — борт!» Заключительными словами «наземной части» моего репортажа должны были быть: «Внимание! Ста-а-р-рт!!»

Я их и произнес, зная, что «земля — борт» практически совпадает с контактами подъема, т. е. с отрывом ракеты от несущих стрел.

Однако уже в следующую секунду у меня мелькнула мысль, что двигатель что-то подозрительно долго работает на предварительной и промежуточной ступенях тяги. Не успела эта мысль окончательно оформиться, как вдруг грохот двигателя оборвался, пламя погасло, раздалось громкое шипение, и всю ракету заволокло белыми клубами пара. Сработала система аварийного выключения двигателей — АВД. Пуск не состоялся.

Обычно в первые секунды и даже минуты после АВД во всех динамиках и наушниках устанавливается напряженная тишина: «низы» еще не знают, что докладывать, а «верхи» еще не берутся командовать, сознавая, что одно неосторожное слово может стоить головы.

Я по некоторому опыту знал, что с ракетой сейчас может произойти все что угодно, поэтому внутренне напрягся, вглядываясь в очертание ферм сквозь мутные облака. И тут в телефонной трубке раздался спокойный голос Горина: «Мальцев, ты меня слышишь? Молчи пока…» «Есть, товарищ генерал», — машинально ответил я и не узнал своего голоса.

Прошло еще несколько минут. Холодная стальная пружина где-то внутри меня стала понемногу ослабевать. И тут вдруг одновременно раздалось несколько громких хлопков, и от корпуса ракеты в разные стороны со свистом ударили белые струи. Инстинктивно я рванулся к дверце кабины и забился в опутавших меня проводах, как золотая рыбка в рыбачьих сетях. Замотанная проволокой дверь не поддавалась, у меня мелькнула мысль: «Так вот, значит, как оно все бывает». Но, видимо, не все бывало именно так, ибо я все же сообразил, что это просто открылись на ракете дренажные клапаны баков кислорода, стравливая в атмосферу давление наддува.

Эти звуки словно прорвали некую плотину: в наушниках сразу возникла причудливая смесь докладов и команд, из которых можно было понять одно: команда «Земля — борт» прошла, а система АВД выключила двигатель на промежуточной ступени. Даже я понимал, что штука эта довольно неприятная: ракета с двумястами тоннами кислорода и керосина находится на автономном бортовом питании, и любая случайно прошедшая на борту команда может привести к непредсказуемым последствиям.

Я осторожно выбрался из автобуса и на негнущихся от холода ногах побрел к телевизионщикам, где можно было погреться и получить какую-нибудь информацию.

В режиссерском автобусе мерцали экраны, свирепо выли преобразователи и вентиляция, было жарко и сине от табачного дыма. Режиссер ПТС Абрам Рафаилович Синдаловский, невысокий худощавый человек с глянцевым черепом, поднял на меня вопросительный взгляд:

— Ну, так и что у вас там произошло?

Он спрашивал с такой уверенностью, будто видел, как я только что вылез с разводным ключом из двигательного отсека ракеты.

— Я у вас хотел спросить, Абрам Рафаилович.

— А что я? Откуда я могу знать ваши дела? Я только наши дела знаю: картинку на Москву прикрыли, пишем на магнитофончик…

Я снова вышел из автобуса. Ракета по-прежнему стояла в облаке белого тумана, парили дренажи, откинутые фермы обслуживания лежали параллельно земле по обе стороны от ракеты. С нулевой отметки из динамиков громкоговорящей связи доносились какие-то неразборчивые доклады и команды. Время тянулось невыносимо медленно, и холод снова стал забираться под куртку.

— Сейчас фермы будут сводить. — Это подошел сзади Всеволод Штерин — начальник телевизионных средств полигона.

— К заправленной ракете?

— А что делать?

Прошло уже около получаса с момента выключения двигателей.

Наконец верхушки фермы вздрогнули и стали медленно подниматься вверх, как ножки гигантского перевернутого циркуля. Наверняка это могло означать только одно: снятие бортового питания, долгий и нудный процесс слива компонентов и отправка ракеты в монтажно-испытательный корпус. Я уныло наблюдал за ползущими вверх площадками обслуживания и прикидывал шансы попасть домой хотя бы к вечеру. Если не найдется попутки, то до ближайшей станции мотовоза, если не ошибаюсь, она называлась «Жигули», под горку и под ветер пять километров можно было пробежать за какой-нибудь час. Да вот только будет ли в это время мотовоз?..

Пока я размышлял на эту тему, фермы уже почти приняли вертикальное положение. Но едва только они коснулись корпуса ракеты, раздался оглушительный скрежещущий треск, и в небо ушел косой дымный след, в конце которого вспыхнул оранжевый купол. Это сработала САС — система аварийного спасения, которая увела корабль вверх и в сторону от старта. Кресло с «космонавтом» отстрелилось от корабля и повисло на стропах, а сам корабль, повернувшись носом к земле, угрожающе нацелился в самую середину стартовой системы, где парили дренажи подземных емкостей жидкого кислорода…

Я инстинктивно пригнулся и прикрыл глаза, ожидая чудовищной вспышки и всего остального, во что как-то не хотелось верить. Но вместо этого корабль скрылся за решеткой градирни, и оттуда донесся только глухой железный удар о бетон.

Зато на самом старте вдоль корпуса обезглавленной ракеты весело побежали струйки горячего керосина. Как рыжие лисички, они проворно перепрыгивали с одной площадки обслуживания на другую, превращаясь внизу в рваные дымные лохмотья.

Я даже невольно попятился. Первое, что пришло в голову — это мысль о необратимости того, что начиналось сейчас на старте.

Я уже знал, чем все это должно закончиться.

— Ну… Это уже совсем ни к чему, — негромко проговорил за моей спиной Штерин. — Совсем ни к чему… — Он положил мне руку на плечо. — Давай-ка вниз. В мой КУНГ, хоть от железа спасет.

Но не успели мы сделать и шага, как на самом верху ракеты возникла оранжевая вспышка и раздался громкий удар. В разные стороны полетели куски корпуса, лохмотья площадок и ферм: брызгалось искрами горящее в кислороде железо, звонко лопались бортовые баллоны управляющего давления.

Это рванула сравнительно небольшая третья ступень. А ведь ниже были расположены гораздо более крупные центральный и четыре боковых блока, в которых сосредоточена практически вся заправка керосина и кислорода. Несмотря на острое чувство страха, мы все же поднялись по обратному скату, перешли дорогу и почти приблизились к колючей проволоке, ограждающей территорию 31-й площадки. Отсюда нам была видна нулевая отметка. Нелепый обрубок ракеты, торчавший между двумя тонкими мачтами молниеотводов, напоминал теперь дымящую трубу океанского парохода, полным ходом идущего в никуда…