Наконец вслед за томительным ожиданием занявшийся рассвет наметил неровный контур бледного пролома на фоне непроглядной черноты стен, и то, что пару часов назад представлялось во мраке тремя пунктирами ярких оранжевых точек, преобразилось в три ряда безмолвных фигур аркебузеров, рассредоточившихся вдоль гребня каменной насыпи. Позади них, но все так же снаружи вновь отстроенной баррикады располагались еще два отряда ландскнехтов и ополченцев, недвижимых, если не считать редких наклонов головы, чтобы раздуть тлеющий фитиль.

Одним из занявших позицию на насыпи был отряд Эйлифа, где место Даффи пришлось в середине первой шеренги. Он разжал пальцы на ложе и несколько раз автоматически распрямил их. Представлялось ему, что в глубине его рассудка разорвалась бомба и взрыв, хоть и не произвел видимых разрушений, поднял из стоячего омута громадные пузыри воспоминаний, что, раскачиваясь, устремились к поверхности. Теперь он возблагодарил господа даже за этот тусклый проблеск, вновь напомнивший о заботах внешнего мира, на коих следовало сосредоточиться. Пять часов перед тем он таращил глаза в холодную тьму, столь же непроницаемую, как последняя картина Густава Фойгеля.

Негромкий стук металла о камень, когда один из часовых на стене положил свое копье, полностью пробудил Даффи от жутких ночных раздумий. Он глубоко вдохнул свежий предутренний ветерок и постарался встряхнуться. Сосед по шеренге справа наклонился в его сторону.

– Меня нипочем не загонишь на стены, – прошептал он. – Взрыв их совсем расшатал.

Ирландец жестом призвал к молчанию.

“Черт побери болтливого идиота! – подумал Даффи. – Был ли звук со стороны равнины, или мне просто послышалось?” Он настороженно посмотрел поверх ствола подпертой аркебузы. Усталым глазам в каждом клочке густой тьмы на равнине за белой меловой линией рисовались ползущие тени, но по прошествии некоторого времени он решил, что движения там нет. Поежившись, он уселся обратно. Минуло несколько долгих минут, в течение которых серый сумрак постепенно светлел. Сложив ладони чашкой, Даффи внимательно обследовал свой фитиль и с облегчением удостоверился, что тлеющий красный свет не потускнел от утренней сырости. От кольчужного капюшона свербела голова, и время от времени он инстинктивно пытался почесаться, забывая о клепаном стальном шлеме.

– Уж, надеюсь, у горбуна запалы пушек в порядке, – вновь забубнил сосед справа. – Думаю…

– Заткнись, а? – шепнул Даффи. И оцепенел: в нескольких сотнях ярдов перед ним тускло блеснул свет, отразившись от металла, затем еще и еще вдоль темнеющей полосы. Он открыл рот, чтобы шепотом предупредить остальных, но по долетевшему шороху понял, что те уже разминают суставы и проверяют порох и фитили. С вершины покосившейся стены тоже послышался тихий свист – знак того, что и часовой заметил движение. Ирландец просунул фитиль в спусковую скобу, убедился, что на полке есть порох, и затем посмотрел вдоль ствола на подкрадывающихся врагов. Сердце его колотилось, кончики пальцев покалывало, дыхание участилось.

“Я стреляю один раз, – подумал он, – в лучшем случае два, если они замешкаются, перебираясь через заграждение, потом бросаю эту штуку и берусь за меч. Все же с огнестрельным оружием я не так в себе уверен”.

Донеслась приглушенная дробь башмаков по земле – турки перешли на бег.

“Акинжи – легкая турецкая пехота, – сообразил Даффи, – по крайней мере не янычары, возвращения которых под покровом темноты ждала половина обороняющихся”.

Человек рядом с ним, испуганно пыхтя, тянулся к курку своего ружья.

– Дурак, еще рано! – рявкнул ирландец. – Хочешь, чтобы пуля не долетела? Погоди, пока они будут на меловой линии.

Примерно через полминуты турки были там, и пролом в стене озарился вспышкой от выстрелов первого ряда аркебуз, следом за которыми одна из кулеврин на стене выпустила огненный смерч из обломков камней и гальки. Фронт наступающих акинжи сломался, скимитары вылетали из бессильных пальцев, раненые падали в грязь, но их будто обезумевшие соратники лезли через широкий участок поваленного ограждения. Шеренга стоявших аркебузеров выпалила по туркам, и затем акинжи хлынули на откос под стеной. Времени перезаряжать явно не осталось, так что Даффи отбросил еще дымящееся ружье и, выпрямившись, обнажил рапиру и кинжал.

“Хорошо бы, если бы было посветлее”, – мелькнула мысль.

– Мой отряд, два шага назад! – крикнул он. – Держаться вместе!

В следующий миг турки налетели на них. Даффи успел увидеть направленный в него удар, парировал сверкнувшую скимитару гардой рапиры и с размаху вонзил кинжал в грудь нападавшего. Сила столкновения отбросила его назад, но он устоял на ногах. Клинок со звоном ударил ирландца по шлему, и он тут же располосовал ответным выпадом лицо следующего противника, в то время как еще один клинок сломался от удара о его кольчугу. Оборона уже начинала разваливаться, когда сзади донесся хриплый призыв:

– Мы перезарядили! Христиане, ложись!

Даффи отразил сильнейший удар в лицо и упал на руки и колени точно в тот момент, когда за его спиной грохнул нестройный залп и холодный воздух пронизал свист свинцовых пуль.

– Встать! – истошно проорал он секунду спустя, вскакивая на ноги, чтобы встретить новую волну акинжи, что пришли на смену поверженным товарищам.

Парню справа от Даффи распороли живот, и, зажимая рану, он покатился вниз по склону, а ирландец внезапно оказался лицом к лицу с двумя, а потом и с тремя акинжи. В одно мгновение всю его уверенность как ветром сдуло, и он почувствовал приближение опустошительного животного страха.

– Кто-нибудь, сюда! – завопил он, отчаянно отражая удары скимитар кинжалом и рапирой. Однако его отряд уже отступил, а рядом не было даже стены, чтобы прикрыть спину. Он метнулся к турку справа, понадеявшись, что шлем и кольчуга отразят нападение двух оставшихся врагов. Отведя скимитару сдвоенным парированием кинжала и рапиры, он ответил удачным выпадом кинжала прямо в горло турка. Двое оставшихся акинжи ударили одновременно: один с размаху рубанул Даффи в плечо, боль прямо-таки обожгла его, но кольчуга выдержала, тогда как лезвие скимитары разлетелось на три части; второй нанес прямой колющий удар, так что острие меча проткнуло кожаный камзол и, попав в прореху в кольчуге, на дюйм проникло в тело. Почувствовав жалящий холод стали, Даффи резко развернулся – голова турка, отсеченная, точно косой, закувыркалась в воздухе. На мгновение поле сражения расчистилось, он вскарабкался на несколько шагов вверх по склону, через проход в укреплениях, чтобы присоединиться к товарищам.

Когда, пошатнувшись, Даффи ступил на вершину, слыша позади топот настигающих его акинжи, он краем глаза заметил своих солдат позади выстроившихся в линию каких-то предметов вроде узких, высотой по грудь, столов и расслышал чей-то отчаянный крик:

– Господи, Даффи, прыгай!

Тон не оставлял сомнений в серьезности момента, и, не раздумывая, он бросился головой вниз, раздирая кожаные перчатки и ударяясь то коленями, то головой в шлеме об острые камни. Практически одновременно с этим воздух впереди сотрясла быстрая серия из десяти громких разрывов, точно кто-то очень проворно застучал молотком, и тут же еще две серии по десять взрывов, после чего наступила тишина.

Даффи скатился к подножию склона, оказавшись лицом вниз, с задранными вверх ногами. Когда ирландец принял сидячее положение, он сообразил, что там были за столы – вереница из десяти маленьких пушек с несколькими стволами, связанными, точно плот из бревен, где выстрел производился воспламенением пороховой змейки между всеми запальными каналами. Австрийцы называли их оргельгешутзен, но еще с Венеции Даффи привык к итальянскому названию – рибальдос.

– Дафф, быстрей сюда, – раздался голос Эйлифа. Ирландец вскочил на ноги и бегом промчался десять ярдов туда, где столпились свои.

– Ты чего там торчал? – возмущенно спросил Эйлиф. – Ведь знал же, что после двух залпов мы должны отступить, чтобы они прыгнули в зубы к этим малюткам. – Он махнул рукой на рибальдос.