— Чертовы диты, — кинул он на ходу щербатому стражнику, — чуть обидню мини нэ спортылы.

Когда палач удалился, махновец на бревнах пояснил:

— Переживае дюже, кат, колы голова с плечами не расстанэцца под его шаблей. Больный тоди ходэ.

Через минуту во двор вновь вышел писарь. Он изучающе осмотрел всех троих, затем поманил пальцем Павла и молча кивнул на дверь. Сердце Павла болезненно заныло.

За столом, накрытым клеенкой, сидело несколько военных. Председатель «суда», тот самый бритоголовый комендант, что приехал недавно на тачанке, уставился на Павла пронзительными чуть раскосыми глазами:

— Что ж это ты, братец, попался, как кур во щи? А-а? Отвечай, Кириченко!

— Так что я не Кириченко, ваше высокоблагородие. Тут ошибка вышла.

— Что?! Ошибка?! — взревел председатель. — Какая такая ошибка? Как фамилия? Отвечай!

— Кузнецов Иван.

— Что за чертовщина? Ты что — решил нас за нос поводить? Ты же Кириченко, красный комиссар. Вот твой мандат и все имущество.

— Никак нет, — убежденно произнес Павел, сам удивляясь этой убежденности. — Моя фамилия Кузнецов. А Кириченко совсем не такой. Страшный, глазищи — во-о! Нос — во! Такому не попадайся.

— Так где же он? Привести немедленно! — Глянув на писаря, комендант добавил: — Раззява.

Павел как ни в чем не бывало продолжал:

— А он на лошадях мотнулся раньше нас. Только мы его и видели. Сатана этот Кириченко. Заставил нас ехать с керосином до самой Вешенской. Спасибо вам — задержали. Теперь можно и до дому повернуть.

— А ты, случаем, не брешешь? — спросил однорукий махновец. — Гляди, мы из тебя веревок навьем.

— Не верите? — обиженно протянул Павел. — Да вот вам крест святой. Спросите вон у других. Они скажут.

— Откуда ж ты? — снова спросил председатель.

— Воронцовский я, из Воронежской губернии. Зеленым был, в Шиповском лесу дезертировался, да вот наскочили красные. Мобилизовали. Попробуй не подчинись — каюк в один момент. У вас тут хоть разбираются — что к чему.

Павел умолк, оценивая, какое впечатление произвели его слова на «суд». Палач явно был недоволен. Тупое звериное выражение его бычьих глаз означало только одно: «Хватит канителиться. К смерти его». Но слова ему тут, как видно, не давали. А председатель медлил, хотя Павел не сомневался: не из жалости. Что-то ему было нужно. И не ошибся.

— Так значит, говоришь, зеленый?

— Воистину так, вашскородь, что ни на есть зелененький, — стараясь оглупить свою физиономию, произнес как можно простодушней Павел и добавил, подлаживаясь под язык махновцев, — стал быть, из Шиповских лисив. Нас там, як энтих мух на коровьем помете.

— Ну, а красные где сейчас? Небось, знаешь?

— А как же? — живо откликнулся Павел, поняв, ради чего с ним до сих пор церемонятся.

Решение пришло мгновенно. Нельзя допустить махновцев к Мальчевской, где хлеб еще наверняка не погружен в вагоны, а охраны там — кот наплакал.

— Слыхал я, — продолжал он, — как какой-то дюже важный начальник, вроде генерала, говорил энтому самому, как его... Ну, Кириченко... дескать, ждать бандита Махно...

— Но-но... — насупился комендант.

— Это они так вот, они выражались, — сделал испуганные глаза Павел. Он уже полностью освоился со своей ролью и боялся лишь одного — переиграть. — Говорит, в Мальчевской, дескать, будем его поджидать. Как полагается встретим: пулеметами да пушками.

— Сколько пушек? Сколько пулеметов?

— Чего не знаю, того не знаю. Врать не буду. Только говорит — соберем все силы и положим Махно на попа. Не уйдет он от нас.

После этих слов «суд» заторопился.

— Те двое с тобой?

— Вместе ехали.

— Ты выходь погуляй, а они пускай зайдут.

«Гулять», конечно, пришлось рядом с вооруженным до зубов махновцем все на те же бревнах. Бандиты «свеликодушничали», разрешив семье комиссара забрать тело убитого. С разрывающими душу стенаниями женщины погрузили останки родного человека на тачку и повезли домой.

Вскоре вышли из хаты и двое, захваченные с Павлом. Один из них подмигнул ему, как бы говоря: «Все в порядке. Вышло по-задуманному».

Дальнейшее произошло довольно прозаически. На ночь продотрядовцев поместили в маленькой комнатушке-кладовке без окон. В хате расположилось на ночлег человек двадцать махновцев.

А на заре слобода Дегтева всполошилась от выстрелов и разноголосых перепуганных криков. Поднялась паника. Махновцев словно ветром сдуло. Как выяснилось потом, махновский заслон в пяти километрах от слободы заметил приближение разведки красной конницы и поднял тревогу. Утром в слободе появились краснозвездные кавалеристы.

Махновцы, как видно, поверили Кириченко. Отступая, они далеко стороной обошли Мальчевскую. Хлеб был спасен.

В тот вечер Павел с активистами так и не дождался самогонщика. Взяли его с поличным лишь на следующий день.

Стал замечать Павел, что к его особе как бы повышенное внимание проявляется. То один малознакомый еланец ни с того ни с сего приглашает зайти к нему и раздавить бутылочку. То другой пытается какие-то туманные намеки высказать насчет его добросовестной службы, которая, к сожалению, слишком плохо оплачивается. Вначале Павел не обращал на это внимания. Потом заинтересовался. Задумался. А зачем, собственно, заботливых людей от себя отваживать? Проку от этого ведь никому не будет.

Любопытно, что они там ему предложат? Если хотят подачками подкупить, ничего не выйдет. Пускай другого уполномоченного поищут. Вот если долю пообещают, тогда другой табак. Тогда он еще подумает, что сказать. А в общем-то он признает, чтобы или грудь в крестах, или голова в кустах.

При случае, который не замедлил сказаться, он, как бы между прочим, так и заявил. Конечно, не прямо, а тоже с туманными намеками. Но суть проглядывала довольно ясная: «Игра есть игра и он не лыком шит, чтобы на мелкую сошку ставить». Заявление, хоть и было туманным, вызвало переполох. После краткого взвешивания, поступил контрнамек: «Не слишком ли много представитель власти берет на себя? Вполне может так получиться, что у товарища не обнаружат ни крестов, ни головы. Даже самих кустов могут не найти». Павел не возражал, что и так оно может случиться. Но он любит свою единственную жизнь и готов за нее постоять, И не сомневается, что трудовой народ защитит свою милицию от бандитов и тогда придет конец всем — и вашим и нашим.

Вскоре ему намекнули, что для умного человека, особенно, если он находится при власти и способен не только глаза закрывать, но и помогать, не жалко самой лучшей доли. Словом, можно, как говорится, ударить по рукам. Но Павел вдруг выразил сомнение (вот чертов милиционер!): а стоит ли вообще городить огород? Из-за какой-то несчастной доли рисковать хорошей должностью? Нет, надо подумать. У него тоже есть друзья, причем бог грамотой их не обидел, и он вначале с ними посоветуется. А для этого надо время, чтобы найти подходящий повод и съездить в Вешки.

Из Вешенской Павел приехал не один. Его напарник, старший милиционер Щелконогов, не теряя даром ни минуты, тотчас по приезде в Еланскую установил связь со своим старым знакомым, который ходил в друзьях у Щетникова. Рекомендация того знакомого сыграла свою роль и обоих милиционеров пригласили на пирушку по случаю удачного завершения одной крупной кражи.

Павел выразил пожелание познакомиться со всеми, с кем придется в ближайшее время работать вместе.

— Чтоб ненароком кого из своих не подстрелить, — пояснил он посланцу Щетникова. — Я ж какой ни на есть, а милиционер и обязанности имею ловить преступников. Всех должен в лицо знать, чтобы при случае не попутать праведное с грешным.

— Передам до слова, — пообещал «парламентер».

Пирушку назначили на завтра в обед. А завтра припадало на субботу. Ворье даже базарным днем жертвовало ради такого удачливого случая, который давал им возможность принять в свою компанию сразу двух представителей власти.