Павел знал: это не пустая угроза, даже не предостережение. Такая это работа, которую никто ему не навязывал, которую он взял на себя добровольно, по убеждению. Иначе не могло быть. И потому, посуровев лицом, он звонче обычного повторил:

— Разрешите действовать?

— Действуй. Возьми с собой двух милиционеров, а для сопровождения обоза — эскадрон казаков.

Теплая, как парное молоко, ночь обволокла хаты, сады, все живое. Даже лежащий рядом Дон не приносил ни малейшей прохлады. Изредка лениво побрехивали собаки.

Но через минуту тихие сонные улицы станицы пришли в движение. Гомон людей, звон уздечек, беспокойное ржание лошадей. И вот уже длинная колонна всадников на рысях вымахнула за околицу. Впереди на линейке, запряженной парой горячих рыжих донских скакунов, катил Павел Кириченко с охраной. На заре в степи стало прохладней, и он запахнулся в старенькую армейскую шинель. Время от времени из дорожной пыли, пугая лошадей, шарахались перепела. Когда прояснился восток, в поднебесье завели свои нескончаемые песни жаворонки. Окружающая обстановка казалась мирной и безмятежной, но Павел знал, что в любую минуту из-за бугра или леска могли ударить шнырявшие по всей округе бандиты.

Больше суток метался Павел от станицы к станице. Удалось собрать обоз больше чем в тысячу подвод. Когда заканчивали погрузку в Боковской, прискакал казак из разведгруппы.

— Кириченко! — закричал он встревоженно. — Где Кириченко?

— Ну чего горло дерешь? — хмуро отозвался Павел, предчувствуя беду.

— Торопись! Махно занял Чернышовскую.

— Чернышовскую?.. А, черт возьми!..

От Боковской до Чернышовской — час-полтора пути. С учетом того, что лошади у махновцев заморенные, — чуть больше.

— Слыхали?! — зычно крикнул он в притихшую толпу казаков, сгрудившихся возле обоза на площади.

— Та слыхали, хай ему бис в ребро, тому Махну, — угрюмо отозвался седобородый ездовой, жалостливо глядя на свою конягу.

— Так вот, значит, братцы! Попадать в лапы махновцев нам не с руки. Сейчас — аллюр три креста на Мальчевскую. Сопровождать обоз будут несколько сотен бойцов. Но знайте, что у махновцев силы намного больше. Так что лучше не встречаться.

Передав свои полномочия начальнику конвоя, Павел пошел на почту. Его миссия закончилась, пора было возвращаться в Вешенскую, но он хотел выяснить, по какой дороге ехать, чтобы не напороться на махновцев. Почта в те времена была средоточием самых свежих новостей: она заменяла и радио и газету. Телеграф сообщал, что махновская конница направилась на Богучар. Стало быть, прошла стороной. Все ясно: дорога на Вешенскую свободна.

Захватив прикрепленных к нему милиционеров, взяв мешок со своей походной канцелярией, Павел пристроился на подводе с бочками керосина, которую тащили два ленивых круторогих быка. Позади на такой же подводе ехали сопровождающие. Лошадей ему пришлось отдать в хлебный обоз, но Павел этому даже обрадовался. Можно было вволю выспаться, отдохнуть. Он отстегнул и положил рядом ремень с наганом, прикрылся шинелью и тотчас уснул.

Очнулся часа через три от грубого окрика. Откинув полу шинели, он весь внутренне сжался. Перед носом маячил вороненный ствол маузера, готовый, казалось, вот-вот выплюнуть свой смертоносный заряд. Павла сверлил недобрым взглядом дюжий усатый конник в овчинном полушубке, опоясанном красным кушаком.

— А ну вылазь, зануда. Хто такый? Виткиля?

Погонщик быков мелко крестился и, как заведенный, непрерывно бормотал одно и то же:

— Господи, помилуй мя грешного. Господи, помилуй...

— Ну, че чухаешься? Живо, зануда загробная!

Поднимаясь, Павел лихорадочно соображал, что предпринять. Непонятно, почему не стреляют охранники. Неужто и они спят? Но, окинув взглядом вокруг себя, он понял все. Подводы въезжали в слободу Дегтеву. Махновец, видимо, появился из ближайшего двора неожиданно. Несколько поодаль, к центру слободы, виднелось много вооруженных всадников. Поднимать стрельбу в таком положении было совершенно бессмысленно. Махновец даже не счел нужным отбирать у них оружие.

— Петро, ты чего там застряв? — послышался густой бас, и из ворот показалась свирепая морда с перевязанным тряпкой лбом.

— Та, кажись, красноштанников застукав.

— Так рубай их з плеча, — спокойным голосом предложил перевязанный и стал вытаскивать из ножен шашку.

— Погодь... Може цэ шпиены, так трэба потрясты их.

— Николы с имы валандаться.

Но усатый настоял на своем. Обе подводы он направил к площади. Быки, которых махновцы тыкали с обеих сторон клинками, бежали как ошалелые.

То, что его ждет расправа, Павел понял сразу. Но несговорчивое сознание не соглашалось с такой вынужденной логикой. Что-то билось в его голове протестующее и отчаянное, способное в нужный момент толкнуть его на самое безумное решение. Пока бандиты переговаривались, он незаметно сунул в рот и стал жевать справку о правах уполномоченного. Мандат, к счастью, он еще в Боковской положил в мешок, где лежали всевозможные бланки, штампы и печати.

— А ну, злазьте, хлопчики, приихалы, — ласково предложил усатый, когда подводы въехали на площадь. Как видно, он радовался, что ему удалось задержать подозрительных. Попутно он обыскал каждого.

— Эй, квартирьер! — окликнул он вышедшего из ближайшего двора плюгавенького молодого парнишку в щегольском английском френче. — Комендант вжэ тут, чи нэма?

— Сейчас прибудут, — важно произнес тот, не поворачивая головы. — Арестантов ведите во двор.

— Ишь ты, собачий сын, — буркнул под нос усатый, — харю ворочае, як той вэрблюд. — И, неожиданно озлившись, рявкнул: — А ну, пишли сюды, жив-ва!..

Подталкиваемые кулачищем махновца, пленники буквально влетели в калитку дома, где должен был, очевидно, расположиться комендант. Во дворе на сваленных бревнах понуро сидел пожилой человек с избитым лицом. Рядом развалился махновец с винтовкой. Похоже, арестованный был из местных, так как из-за плетня напротив выглядывали плачущие и причитающие женщина с детьми и старуха. А избитый поглядывал на них, тяжело вздыхал и просил уйти.

— Ось я вас винтарем проженю, — лениво говорил стражник. — Як пальну по бурлакам...

— Эй, односум, приймай пополнение, — сказал конвоир.

— А що цэ за шантрапа?

— Мабуть, комиссары якись.

Тот, что на бревнах, презрительно скривился:

— Скажешь... Ось мий комиссар, так комиссар. По всим рэгалиям.

— Ладно, хай им грэц. Скажешь, Журавель Пэтро пиймав.

— Оставляй.

Их троих посадили на бревна. Стариков с быками еще на площади взял фуражир, поехал с ними куда-то за сеном для лошадей. Конвоир часто зевал, раскрывая щербатый рот. Потом пошел к колодцу посреди двора и стал пить прямо из ведра. Павел почти не разжимая губ, начал тихо говорить:

— Ребята, запомните, моя фамилия Кузнецов, зовут Иваном. Кузнецов Иван... Мы все были у зеленых. Потом захватили красные. Нас заставили охранять в Боковской склады с керосином. Поняли? С нами ехал продуполномоченный Кириченко, но он на лошадях подался другой дорогой. О хлебе — ни звука.

В это время ворота распахнулись и во двор въехала тачанка: на ней, кроме кучера, восседали бритоголовый офицер в форме пехотинца и молодая смазливая бабенка. К заднему сиденью была приторочена полузадушенная овца.

К удивлению пленников довольно скоро из хаты вышел писарь и сказал, что сейчас будет заседать военно-полевой суд и что каждый из арестованных обязан будет предстать перед ним. Павел знал о болезненной страсти махновцев к показухе и о стремлении верхушки банды хотя бы иногда внешне соблюдать видимость закона. Первым вызвали комиссара, неведомо как попавшего в руки махновцев. Назад он вышел минут через пять в сопровождении громадного роста махновца с обнаженной саблей.

— Вон туды, — ткнул тот пальцем в глубь двора за сарай.

Комиссар обошел колодец и, все время оглядываясь на родных, побрел к указанному месту. Несколько пар глаз с молчаливым напряжением следили за происходящим, не желая еще верить в страшное предчувствие. Но тут вышла из оцепенения женщина, выплеснув свое горе в душераздирающем крике. В голос заревели и дети. Комиссар приостановился и в этот момент с молниеносной быстротой над ним взвился клинок. Палач смачно сплюнул, отер об одежду комиссара клинок и зашагал к хате.