Тут Женю перебили вопросами, которые, в силу пестроты аудитории, носили самый разнообразный характер. Были вопросы легковесные, например, связанные со шпаргалками, подсказками, или с тем, как тогда будет с контрольными работами, с диктантами, ответы Горожанкина иногда вызывали разочарованные вздохи, а то и протестующие восклицания. Но попутно возникали более сложные проблемы: скажем, сохранится ли телефон?.. Телеграф?.. Почта?.. А дипломатия?.. А государственные и военные тайны?.. А следователи?.. Ведь тогда не будет преступников?.. Значит, и следователей тоже?.. Много, много послышалось вопросов, но Женя сосредоточился лишь на одном: как научиться читать мысли на расстоянии.

Он сразу же предупредил, что тут не место болтовне, демагогии и дешевой сенсационности, к которым довольно часто прибегают в капиталистических странах, когда дело касается малоизученных наукой проблем. Время от времени у нас тоже возникают споры между сторонниками и противниками чтения мыслей и некоторых других явлений того же ряда. Критерий истины, сказал он, это практика. А практика приводит к тому, что тренировкой воли, громадной концентрацией внутренних усилий, умением активно, напряженно, направленно желать — можно добиться на первый взгляд невероятных, а на второй — вполне естественных результатов...

Эраст Георгиевич посматривал вокруг, на разгоряченные лица ребят, на учителей: иные недоумевали, большинство улыбалось, размягченно, растроганно, но всем, конечно, казалось, что они участвуют в какой-то увлекательной детской забаве... Но Эраст Георгиевич сразу постиг затаенную суть горожанкинской наивности. Его проницательность подтвердил пристальный взгляд Жени Горожанкина, которым он смотрел на Эраста Георгиевича, говоря о том, как легко победить любую ложь, стоит только очень-очень этого захотеть...

И что же?.. Нет, Эраст Георгиевич не остановил Женю, не потребовал, чтобы ученики тотчас разошлись по домам... И когда, обсуждая свои свежие впечатления, порядком ошеломленные всем виденным и слышанным, учителя вернулись в кабинет директора, Эраст Георгиевич сказал, что они посетили довольно обычное для школы № 13 внеклассное мероприятие, в котором, как все могли убедиться, учащиеся имеют полный простор для проявления своей активности и инициативы.

...Однако, проводив экскурсантов, Эраст Георгиевич вернулся к себе, велел никого не пускать и, в полном одиночестве, долго о чем-то думал, долго что-то писал, переписывал, рвал и кидал в корзину. Он ушел из школы запоздно, выкурив половину, пачки сигарет с фильтром, набив окурками большую, массивную пепельницу.

Он был темен и мрачен, как грозовая туча.

И на утро из этой тучи ударил гром...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,

которая завершается выстрелом из пистолета

Утром на доске объявлений и распоряжений были вывешены два приказа.

В одном говорилось, что ученик девятого «Б» класса Е. Горожанкин, распространяя лженаучные идеи, тем самым причиняет вред сознанию своих товарищей и подрывает школьную дисциплину.

Во втором резко клеймилось антиобщественное поведение ученика первого класса П. Бобошкина и его приятелей.

Оба приказа упоминали о самых строгих, самых решительных мерах, которые будут применены к виновным.

Пожалуй, в то утро нашелся только один человек, разглядевший в отстуканных на машинке листочках предвестие грядущих перемен. Это был Андрей Владимирович Рюриков. В последнее время он окончательно распростился с иллюзиями в отношении замыслов Эраста Георгиевича. Пробежав приказы, он ничему не удивился, только усмехнулся, а придя в учительскую довольно хладнокровно заметил, что это лишь начало.

До его появления здесь уже развернулся оживленный обмен мнениями, но большинство пока воздерживалось от всякого рода обобщений и прогнозов.

— Начало чего?..— переспросила Теренция Павловна, настороженно взглянув на Рюрикова.

Но Андрей Владимирович ей не ответил. Он снял пальто, повесил его на вешалку и уткнулся в толстую книгу, которую достал из своего огромного, раздутого портфеля. Все это проделал он очень спокойно, не спеша, и теперь сидел над книгой с невозмутимым лицом, хотя кое-кто видел, что книгу он держит на коленях вверх ногами.

— И всегда вы что-нибудь такое скажете, Андрей Владимирович,— обиделась Теренция Павловна.— Всегда раздуете из мухи слона!.. Ну что, я всех спрашиваю, что такое произошло?.. Этот Бобошкин... Что же ему, благодарность выносить?.. А Горожанкин?.. Я не спорю, может, из него и получится что-то в будущем, но пока он только ученик и обязан знать свое место!..

Все это, в общем-то, было правильно, не поощрять же таких, как Бобошкин, да и Горожанкин, если разобраться... Пока ему еще рано, рано... Так что с Теренцией Павловной согласились, но как-то смущенно, неохотно.

А на большой перемене школу, по указанию Эраста Георгиевича, выстроили на линейку. Бобошкина и его приятелей вызвали на середину и, чтобы всем было их видно, а также ради особой внушительности происходящего,— уж слишком неказисто, слишком жалко они выглядели,— предложили всем троим взойти на ступенчатую тумбу, на которой обычно чествовали победителей школьных спортивных соревнований. Поэтому, возможно, друзья Бобошкина восприняли дальнейшее как некую торжественную церемонию и стояли на своем пьедестале гордо, с достоинством призеров-чемпионов, но сам Бобошкин потупился и не отрывал пристыженного взора от носков заляпанных грязью ботинок.

Длинные, протянувшиеся из конца в конец коридора шеренги учеников ошеломленно молчали.

Эраст Георгиевич никому не дал опомниться.

Он приказал Жене Горожанкину выйти из строя и стать в центре, перед линейкой. Затем он сказал, что в трудное, напряженное время подготовки к Дню Итогов, когда от всего коллектива школы требуется наибольшая сплоченность и чувство ответственности, Горожанкин воспользовался невежеством и легковерием некоторых своих соучеников... Он проповедует мистику, проповедует черную магию, проповедует телепатию и чтение мыслей на расстоянии! И это когда наука давно доказала, что бога нет!

— Бога нет, а телепатия есть,— произнес Женя тихо, но упрямо и с таким выражением, с каким, вероятно, Галилей произносил: «А все-таки она вертится».

Шеренги заволновались.

— Бога нет!..— закричали, отовсюду.— А телепатия есть!.. .

Алик Андромеда выскочил вперед и, запинаясь от возбуждения, принялся что-то доказывать по поводу небесных пришельцев и карты адмирала Пири Рейса, но какая тут связь с Женей Горожанкиным никто не понял, потому что шум поднялся страшный...

Эрасту Георгиевичу, правда, удалось этот шум подавить, однако, не без явных усилий. Все заметили, что в своей речи он ни разу не употребил слов «активность» или «инициатива», зато слова «пресечь» и «призвать к порядку», а, также «наказать» повторял очень часто.

От линейки у всех остался неприятный осадок, и когда учителя встретились на следующей перемене, всем было неловко, стыдно как-то смотреть друг на друга, а Клавдия Васильевна Камерон вдруг расплакалась.

Ее кинулись успокаивать, Виктория Николаевна заставила ее проглотить таблетку мепробомата, но таблетка не помогла, во всяком случае сразу.

— Ну, что же это?..— твердила Клавдия Васильевна.— Ведь Женя — такой способный, добросовестный мальчик, ведь он у меня переводит «Разбойников» Шиллера без словаря... За что же его так?.. А Бобошкин?.. Ведь это ещё дети!..

Вечером был созван чрезвычайный педсовет.

Но как же не похож был он на тот, знаменитый педсовет, положивший начало Эксперименту!..

Не было ни гладиолусов, ни улыбок, ни оваций.

Эраст Георгиевич сумрачно объявил, что школа вступает в новую стадию — Повышенных Требований и Решительных Мер.

Он сам еще не привык к своей теперешней роли, он даже как будто немного стеснялся ее. Бархатный баритон его как бы потерялся, лишился глубины, сочности, вдохновенных переливов, а главное — прежней убежденности, он это ощущал сам и стремился говорить возможно громче, но, несмотря на это, ему казалось, что слова его падают в пустоту.