Литмир - Электронная Библиотека

Что потом?.. Потом про Таню пишут в газете... Кто-то из очевидцев, или сама бабка (это куда трогательней!) выводит буквы дрожащей рукой, корявым старческим почерком... Непременно — корявым и старческим: «Дорогая редакция! Пишет вам бабушка того самого мальчика, которого спасла от верной гибели ученица школы № 13 Ларионова Татьяна...» Потом...

Вырвав листок из тетрадки, которую мама положила в ее чемодан (тетрадку с конвертом не забыла, а ленточку забыла!), Таня сочиняет письмо. Забавно вообразить, как это случилось бы на самом деле, недаром Таня уже два года занимается в драмкружке... Кляксы — в начале и в конце — придают письму такую убедительность, что самой Тане становится боязно за девочку, которая вырвала из-под колес глупого малыша. И белая туфелька... Маленькая туфелька с пуговкой... На нее накатывает свирепая, рыгающая паром громада... Таня так явственно видит перед собой чту маленькую белую туфельку, что адрес на конверте она надписывает уже сквозь слезы.

И вот письмо готово, заклеено. Письмо, которое никуда не пойдет... Внизу все давно разбрелись, и старушка потчует своего буйного внука консервированным компотом, а Таня только добралась до самого главного: газета со статьей и портретом — в школе... Голубая ленточка... Выразительные и слегка загадочные глаза... Как у Жанны Прохоренко или у Одри Хепборн... Почти... «Как, это Ларионова?.. Наша Танька?.. Та самая? Да, да, та самая! Та самая, которая хлопает ушами на физике, ненавидит химию, и тянет весь класс вниз, и тянет всю школу вниз, и тянет еще что-то вниз, и пререкается, и задирается, и просыпает первые уроки, и бегает на последние сеансы... Но теперь... О, теперь!.. «Молодец, Таня! — слышит она отовсюду.— Мы кое в чем ошибались, прости нас!..» Но и это еще не самое главное, нет! Главное — это когда она задерживается в школе по какой-то причине и к ней подходит величайший гений школы № 13, Всесторонне Развитая Личность — Женя Горожанкин... Он первый подойдет и сознается, глядя, как всегда, прямо в лицо: «Таня, — скажет он, — я был круглым дебилом», — так скажет Женя Горожанкин, не «дураком», а «дебилом».— «Я был круглым дебилом,—скажет он.— Я приставал к тебе с этой самой машиной Тьюринга, и не замечал, что ты... Давай будем снова друзьями.» «Нет,— отлетит она и рассмеется печальным и горьким смехом.— Нет, Женя, теперь поздно... Вот раньше... Но раньше ты не замечал меня... Ты не видел, что главное в человеке — душа, сердце... А если бы я никого не спасала?.. Никакого мальчика?..»

Но в этом месте Таня вдруг спохватилась. Ведь и вправду никого она не спасала, все она выдумала, все, все! Ей стало грустно. Почему она родилась такой невезучей? Почему с другими случаются всякие происшествия, а с ней — нет? Ведь могло бы, могло бы и с ней хоть раз случиться такое на самом деле!..

На первой же остановке она вновь побежала разыскивать голубую ленточку, но опять ей не повезло («как всегда», — подумала она, стоя перед галантерейным киоском, закрытым на обед), и остаток времени ходила вдоль перрона, продолжая мысленно свой серьезный и значительный разговор с Женей Горожанкиным. И он мог бы вполне состояться, если бы... Но тут начиналась такая цепочка всяческих «если бы», что становилось ясно: подобный разговор не произойдет никогда.

Прежде всего, для такого разговора нужна газета со статьей, а чтобы она появилась, редактор должен получить письмо... Но письмо было у нее в руке, вернее — заложено в книжке, которую она держала в руке... И рядом, на углу вокзального здания, на желтой, свежевыкрашенной стене, висел синий почтовый ящик. Самый обыкновенный почтовый ящик с поблекшей надписью: «Выемка корреспонденции производится каждый час круглосуточно».

— Круглосуточно,— автоматически повторила Таня.— Круглосуточно...

И тут произошло то, что никак не объяснить с точки зрения логики и здравого смысла, во всяком случае не объяснить до конца.

Она подошла к почтовому ящику — подумала о Жене — посмотрела на конверт, на ящик — и попыталась представить, что случилось бы с нею, брось она в узенькую черную прорезь это письмо. Она даже, чтобы лучше себе это все представить, поднесла конверт к щелке и вложила в нее, крепко стиснув уголок в потных кончиках пальцев... Она чувствовала себя в тот момент так же, как если бы примеряла перед зеркалом новое платье, зная, что оно чужое и никогда не сможет ей принадлежать...

Но тут громко ударил станционный колокол — Таня вздрогнула — и конверт сам собой выскользнул из ее пальцев. Только уголок мелькнул и исчез, будто никакого письма и не было.

Таня не сразу сообразила, что произошло непоправимое.

Она попробовала заглянуть в щелку, но ничего не увидела. Она попыталась протиснуть внутрь палец, но только покарябалась о железо. Она побежала к поезду, но тут же вернулась и в полной растерянности остановилась перед ящиком.

Колокол ударил дважды, и состав медленно тронулся.

Таня в отчаянии забарабанила по ящику кулаком, оглянулась и кинулась догонять свой вагон...

ГЛАВА ВТОРАЯ,

в которой всеми владеют самые лучшие намерения

В конце августа Нора Гай получила первое ответственное редакционное задание.

На летучке обсуждался номер, посвященный новому учебному году. Завотделом культуры и быта предложил свой план: передовая «Здравствуй, школа!», фотоэтюд «Прощай, лето!» и обобщающая статья завгороно.

Всем стало скучно.

— У вас потрясающая фантазия, Титаренко,— сказал редактор. Он только вернулся из отпуска, был полон свежих сил и черноморского юмора.— Значит, «Здравствуй, школа!» и «Прощай, лето!»... А больше вы ничего не придумали?

— Еще статья завгороно,— напомнил Титаренко.— По-моему, как раз что требуется. Каждый год даем.

В отличие от редактора, он еще только собирался в отпуск...

Редактор пощелкал затвором двенадцатицветной шариковой авторучки.

— Скажите, Титаренко, вы когда-нибудь были школьником?

— А как же,— сказал Титаренко.— Я и университет закончил. Правда, заочно.

— Нет,— сказал редактор,— я не о том... Вас когда-нибудь выставляли из класса?

— То есть как?..

— А так. Ну, за болтовню на уроке, за подсказку? За то, например, что вы приволокли с собой дохлую крысу?

— Это правда,— сказал Титаренко, теряясь,— я и в самом деле когда-то принес в школу дохлую крысу... — Он

— Жаль, что давно,— сказал редактор.— А я однажды привел в класс чистопородного бульдога, правда, в наморднике, но наша немка не разобрала, что на нем намордник...

Тут все стали наперебой вспоминать собственные школьные проделки.

— Вот видите, Титаренко,— сказал редактор, когда поток веселых и легкомысленных воспоминаний стал мелеть,— надо быть ближе к действительности. Все мы был детьми, почаще думайте об этом, когда готовите материалы.

— Но,— возразил Титаренко,— но не станем же мы в первосентябрьском номере писать о крысах или там о бульдогах... Мы обязаны воспитывать молодежь на положительных примерах.

— Вот и поищите их в жизни,— сказал редактор и снова защелкал авторучкой.— Поищите их в жизни, среди т самых мальчишек и девчонок, которые придут в школы первого сентября. И напишите, чтобы тут было все: и лирика и пафос, и романтика, и героика, если хотите... У вас есть на примете какая-нибудь тема?

— Пока нет,— обиженно сказал Титаренко.— Но можно написать об астрономическом обществе из пятой школы.

— Уже писали!— зашумели вокруг.— «Наши пулковцы», «Открыватели новых планет»!.. А общество заглохло еще в прошлом году!...

— Вот и хорошо,— сказал Титаренко.— Поможем возродить былую славу...

— Да,— сказал редактор,— конечно...— Он так долго пристально смотрел на заведующего отделом, что всем сделалось неловко за Титаренко. И все бросились его выручать, стали подсказывать темы, и чего только тут не было — и «маршрутами отцов», и «глазами детей», и походы юных альпинистов, и молодежные трудовые лагеря, и «комсомольская копилка», и масса, масса всяческих других интересных и увлекательных тем, но неожиданно выручила Титаренко Нора Гай, студентка журфака, которая проходила в редакции учебную практику.

2
{"b":"215277","o":1}