Вставал Николай Викентьевич очень рано и садился за дневник. После завтрака вместе с сотрудниками шел на раскопки, указывал, в каком порядке их вести, потом возвращался в палатку. В это время приходил Алибек, и они занимались разбором накопившихся трофеев. Находки, отдельно по видам, нумеровались, заносились в особый журнал, причем указывались данные измерения и особые видовые признаки. Костями занимался Григорий Петрович, это было по его части. Кроме археологии он интересовался зоологией, в юности изучал анатомию и криминалистику, но с годами отошел от всего этого, решив до конца своей жизни служить только археологии.

Алибек еще не мог писать — три пальца правой руки, в том числе и указательный, были забинтованы. Он оказывал Стольникову помощь в том, что подавал нужную вещь, производил измерения той или иной находки, упаковывал те, что не требовали сложной упаковки, орудуя при этом больше левой рукой.

Лина утром обычно уходила в пустыню с ножом и сумкой — она все еще собирала свой гербарий. Девушка стала молчаливой. Отчего это?

— Зачем вас черти погнали в такую погоду по пустыне, никак не могу понять, — сказал Николай Викентьевич, глянув в угол палатки: оттуда, из полутьмы, пустыми глазницами таращился на него человеческий череп. — Сумасбродство какое-то, а могло кончиться смертью. Своего поступка вы не можете объяснить ни мне, ни себе. Это потому, что вы еще молоды. Старые любят и умеют объяснять. Вы замечали, как обстоятельно они рассказывают о каком-либо событии? Расскажут, когда, при каких обстоятельствах все произошло, какая была при этом погода, кто присутствовал, что подумалось сначала, что потом, каковы были последствия… Все учитывается, все взвешивается. Это потому, что старец, как говорил Цицерон, свободен от страстей, его суждения ничем не затуманены и его отношение к жизни глубже. Что молчите? Не знали об этом? Подайте-ка, пожалуйста, вон тот пакет. Благодарю, — Стольников взял из рук Алибека пакет, поправил очки, прочитал и отложил его в сторону.

«Говори ты про Цицерона, Македонского, Аристотеля — про кого угодно, — думал Алибек. — Только не трогай меня. И так тяжело…».

Но Стольников вернулся к началу разговора, пытаясь вызвать Алибека на откровенность:

— Нет, тут не сумасбродство. Вы не зеленый юнец, чтобы совершать необдуманные поступки. Что же тогда вынудило вас уйти в пустыню?

Надо было что-то отвечать. Нельзя бесконечно отмалчиваться — это усиливает подозрительность. Но сказать правду — невозможно.

Алибека выручил неожиданный приход Григория Петровича. Разговор сразу перешел на иную тему — о новых археологических находках и их значении.

В городище рядом с главным зданием раскопали стену какого-то строения, она оказалась целиком из костей. Кости были плотно уложены правильными рядами, как поленница дров, и скреплены глиняным раствором — получилась очень крепкая и очень легкая стена. Григорий Петрович тогда же высказал предположение, что стены из кости составляли второй этаж здания. Дальнейшие раскопки подтвердили это предположение. Первый этаж был выложен из сырцового кирпича; строители, решив возвести нечто вроде светелки, использовали для сооружения второго этажа такой легкий и прочный материал, как кость.

Разбирая кости, Григорий Петрович пришел к твердому убеждению, что основным занятием жителей «Улькен-асара» было все-таки скотоводство, а не земледелие, и значительное место занимала охота на дикого кабана, бухарского оленя и джейрана.

Сегодня на месте «светелки» Григорию Петровичу удалось найти такое, что он поспешил в палатку Стольникова. Алибек удивился, какой завидной подвижностью обладал этот толстяк — Григорий Петрович не находил себе места в палатке, он то и дело пересаживался, а пухлые руки его так и мелькали во время разговора.

Алибек в жизни встречал немало таких людей. Обычно они живут легко, любят повеселиться и всем нравятся. Неудача не повергает их в уныние, они, постоянно занятые, скоро забывают о ней. О них часто думают, как о легкомысленных, но это мнение в большинстве случаев ошибочно, в чем хорошо убедился Алибек, поближе узнав Григория Петровича.

Николай Викентьевич и Григорий Петрович, увлекшись разговором, совсем забыли про Алибека, которому оставалось только слушать их и наблюдать за ними. Он думал, что для этих людей сейчас не существуют ни московские квартиры, ни дачи, ни театры, ни деньги… Они могут горячо спорить о происхождении какой-нибудь царапины на кости, стеклянная бусина была для них предметом серьезнейшего разговора о культуре прошлого. Порой такой спор казался Алибеку немножко наивным, и вспоминался Купавин, ставивший под сомнение полезность науки археологии. Но чаще всего Алибек ловил себя на мысли о том, что ему очень нравятся эти люди, нравятся тем, что для них существует только дело, которому они будут служить до конца своей жизни, и он невольно завидует им.

— У меня есть еще несколько бусин, Николай Викентьевич, — сказал Григорий Петрович, развертывая бумажный пакет. — Я нашел их в «светелке», там, где и этот череп, — он указал на череп в углу палатки, принесенный вчера. Эти бусы стеклянные, цвет их различный, но больше зеленых. Такой цвет получен, надо полагать, путем добавления окиси меди. Этим они не отличаются от других бус. Но вот что примечательно — форма их иная. Это многогранники. Смотрите. — Григорий Петрович развернул бумагу. Стольников поправил очки. Алибек подвинулся ближе, чтобы получше рассмотреть эти примечательные стекляшки. Он увидел продолговатые зеленые бусины, ровно отграненные, со сквозным каналом внутри. Целых было штук десять, остальные — обломки. Одна бусина была оранжево-красная, просвечивающаяся насквозь, формой она напоминала косточку от бухгалтерских счет.

— Сердолик, — повернулся к Алибеку Григорий Петрович. — Драгоценный камень. А как отполирован! Канал просверлен не иначе как алмазом. Обратите внимание, молодой человек, на шероховатость поверхности канала с этой стороны и воронку выхода — с другой. Это — от сверла. Орнамент нанесен раствором соды…

Алибек рассматривал рдеющую бусинку и не видел ничего такого, что давало бы основание говорить об алмазе и соде.

— А эта вещь тоже была при них, — Григорий Петрович достал из кармана сердцевидную подвеску из золота, величиной с пятикопеечную бронзовую монету. — О чем все это говорит?

Профессор взял лупу, осмотрел каждую бусину и особенно тщательно подвесок.

— Такой формы бусы чаще всего встречались у скифов в Приднепровье и сарматов. Надо полагать, они попали сюда от них.

— Я того же мнения, — согласился Григорий Петрович. — Положим их отдельно от всех бус. Только не думайте, пожалуйста, что эти бусы поступили в Хорезм из Причерноморья в качестве разменной монеты при торговле. У меня очень много доводов против.

— Я не думаю этого, — профессор не хотел что-либо возражать и стал аккуратно завертывать бусы.

Разговор на этом мог и закончиться. Но Алибек заметил, что Григорию Петровичу очень хотелось сообщить что-то необычное о найденных им очень примечательных бусах. И чтобы вызвать его на этот разговор, Алибек заметил:

— На вид — дешевые стекляшки, и только; кроме, конечно, этого сердолика и золотой подвески. Я слышал, что раньше бусы употреблялись, кроме женских украшений, и как мелкая монета. Что же особенного в этих бусах?

— Есть особенное, — уверенно ответил Григорий Петрович. — Я их изучал самым тщательным образом, исследовал все предметы, найденные поблизости, много думал и, знаете, Николай Викентьевич, — обернулся он к профессору, — я даже представил человека, который носил их. Больше того, я знаю его имя, знаю, как попали к нему эти бусы и знаю трагедию этого человека, женщины, конечно, а вернее — девушки.

— Ну, это такой предмет, что фантазия может быть неудержимой, — весело рассмеялся Стольников. — Правда, Алибек?

— И фантазия должна на что-то опираться.

— Что ж, иногда, можно и пофантазировать, — сказал профессор. — Мы послушаем вас, Григорий Петрович.