— Мне нечего рассказывать, Алибек. В моей жизни не было трагедий, несчастий, и порой думается, что за это еще придется рассчитываться.

— Вы будете всю жизнь счастливы, Лина.

— А в чем, по-вашему, счастье?

— В любви, в хорошей семье, обеспеченной жизни, в здоровье и, конечно, в работе, которая приносит удовлетворение. Все это у вас будет.

— Не много ли?

— Вы достойны всего этого. И я предсказываю вам, что так оно и будет.

— Довольно пророчествовать, вы наговорите… Ах, я совсем и забыла, что вам нельзя говорить, волноваться. Плохая из меня сестра милосердия, а мне хочется быть для вас хорошей сестрой милосердия. Ведь я в долгу у вас. Если бы не вы, как знать, чем бы кончился для меня солнечный удар. Я не сказала вам слов благодарности. А теперь я могу это сделать без слов.

— Теперь я начинаю думать, что не все к лучшему. Грустно становится. Лучше бы мне быть как можно дольше в долгу у вас.

— За добро платят добром. Но оставим этот разговор, Алибек. Я сейчас принесу вам обед.

— Подождите, Лина. Надо окончить разговор. Вы признаете определенный долг и готовы ответить только той же мерой, так я вас понял?

— Нет, это будет неправильно. Есть такое, что не поддается оценке. Вы, вероятно, хорошо знаете восточную поэзию. Тогда должны знать и вот эти стихи:

При первом взгляде на раскопки можно и в самом деле подумать, что два десятка здоровых мужчин занимаются совершеннейшими пустяками. Рабочие, орудуя кто киркой, кто лопатой, копают землю, кладут на носилки и, ненужную и даже лишнюю, относят в сторону; сотрудники профессора ходят по раскопкам, как грачи на пашне, то и дело нагибаются, выклевывают что-то только ими видимое и им нужное, сосредоточенно рассматривают в лупу, отбрасывают, либо прячут в пакеты. Кости, черепки посуды, уголь и зола тысячелетие назад потухших очагов — вот находки, но они собираются, как великая ценность.

Теперь все городище, обнесенное стеной, обозначилось четко; полностью был раскопан большой дом и другие строения с многочисленными проемами окон и дверей, зияющими, как провалы. Все это сверху донизу было запорошено песком, держало на себе остатки земли, давно омертвело, пахло могилой и только общей формой отдаленно напоминало, что тут когда-то жили люди.

В одном из углов внутри главного строения был выворочен из земли небольшой круглый металлический жбан, плотно закрытый крышкой. Его поддели ломом, и из проржавевшего бока посыпались яркие, как огонь, золотые монеты. Клад нашел бригадир Дмитрич. Он довольно небрежно орудовал тяжелым ломом. Часть монет, выскользнув из жбана, зарылась в песок; Дмитрич, не обращая на это внимания, продолжал выворачивать тяжелую кубышку. Рядом копался рабочий по фамилии Запрудин, лет уже под пятьдесят, лысый, с рыжеватой бородкой, с худощавыми, но цепкими руками. Бросив свою работу, Запрудин сунулся было отыскивать монеты, но Дмитрич остановил его строгим голосом:

— Не трог!

Он сам собрал монеты, кинул их в прореху ржавого жбана и крикнул Стольникову, который был неподалеку:

— Миколай Викентьевич, золотишко нашлось.

Подошел Стольников, нагнулся, взял несколько монет, посмотрел, бросил, достал целую горсть, мельком оглядел и кинул обратно.

— Со времен Александра Македонского, — сказал сухо, кажется, чем-то недовольный.

— Это кто таков? — спросил Дмитрич.

— Царь греческий.

И все — на этом разговор о золоте кончился.

Стольникова и на самом деле эта находка не очень обрадовала; если придать ей важное значение, можно прийти к ошибочным выводам о культуре древнего народа, жившего тут. Стольников ожидал иных данных…

Между гем кое-кому мысль о золоте крепко запала в голову. Нашедшему клад полагается премия — так рассуждал Запрудин, на худой конец, если не удастся прикарманить золото. Он стал лихорадочно копаться в укромных местах, где вернее всего мог оказаться клад. Не один Запрудин завидовал Дмитричу. Рабочие все меньше обращали внимания на такие пустяки, как кости, черепки, ржавые металлические обломки.

Стольников знал думы таких землекопов, как Запрудин. В бригаде Дмитрича было несколько человек, так называемых «шабашников». Они не любили постоянной работы, не хотели работать на заводе, в учреждении, в совхозе, а нанимались месяца на три-четыре что-нибудь строить, ломать, копать, потом «шабашили», подыскивая новую прибыльную работенку. Они и в экспедицию нанялись ради скорого хорошего заработка. Любители «фарта» теперь надеялись найти клад. Разгорался нездоровый азарт, захватывавший все большее число землекопов. Нарушалась последовательность вскрышных работ на раскопках. Стольников не мог этого допустить.

Когда рабочие устроили очередной перекур, Стольников подошел к ним. Ломы, кирки, лопаты были всажены в землю. Землекопы сидели, иные лежали; ветер относил в сторону синеватый махорочный дым от толстых, дружно посасываемых цигарок. Не курил только Дмитрич, он был родом из староверской семьи казаков-уральцев и, хотя давно покинул Урал, не считал себя старовером, но к табаку не привык, зато ругаться был великий мастер.

Стольников начал говорить о том, что недоволен работой землекопов. Дмитрич поднялся с земли и вытянулся во весь свой огромный рост: неудобно сидеть перед профессором, если он говорит стоя. Поднялись все рабочие.

Стольников замахал руками:

— Сидите, отдыхайте! Все равно буду ругаться. Я слышал, у вас много разговоров о премиях. Так вот, премии будут тем, кто роет землю так, как это нужно для науки. Археологии одинаково ценны и золотая монета и вот эта кость, — профессор подбросил на руке косой грязный обломок кости. — Золото для меня ничуть не ценнее. И золотая монета и кость служат одному — науке, по ним мы узнаем прошлое. Ясно?

Запрудин, далеко отбросив цигарку, рассмеялся:

— Ясно, как же! Только не верится что-то.

— Я правду говорю.

Запрудин, посмеиваясь, чертил грязным пальцем на песке вензеля. Рабочие смотрели на его занятие, будто он делал что-то очень важное. Стольников строго сказал:

— Ваше дело — не соглашаться со мной, но работать вы должны, как мы договорились.

— Была правда у Петра да Павла, — произнес Запрудин, не поднимая головы.

Дмитрич толкнул его в бок и прошипел:

— Замолчи, язви тя в душу!..

Но Запрудин молчать не хотел. Он вскинул на Стольникова белесые глаза, в которых дробинками чернели зрачки.

— Сказочки это, товарищ начальник и профессор, насчет золота и кости. Я тоже могу рассказать сказочку — о правде. Время шабашное, можно…

— Ты, Ефим, брось нам головы морочить, — строго сказал бригадир, покосившись на Запрудина, потом повернулся к профессору, смущенный, — это смущение так не шло к его большому бородатому лицу. — Мы от Запрудина, Миколай Викентьевич, от болтовни его отдыху не знаем, так он еще и при вас начнет донимать…

— Пусть говорит, хоть сказку, но только в другой раз. А сейчас я хочу напомнить: копать так, как мы условились, премия не за клад, а за добросовестную работу. Повторяю: золото или кость — для науки одинаково ценны. И не только для науки. Но это будет со временем, конечно. Вы знаете, на что будут использовать золото при коммунизме?

Никто не ответил, и Стольников, рассмеявшись, сказал:

— Из него будут строить отхожие места.

Землекопы тоже рассмеялись, они поняли это как шутку. Только Дмитрич удивился начальнику: «Что с ним сегодня такое? Грозился ругать, а разговор к смеху поворачивает, про золото загнул».