Судья Кэйто, глядя через бумаги в зал, увидел сына и зятя Брауна, они чинно сидели на задней скамье. Безоружные. Но судье сказали, что еще один Браун с отрядом вольноземельцев пришел в соседний поселок, и передавали его слова на митинге: судья Кэйто — наемник рабовладельцев, и если он осмелится применить мошеннические законы и арестует хоть одного из нас, то его пристрелят.

Судья не тронул Салмона и Генри и к вечеру того же дня уехал из Поттавотоми.

На территорию Канзаса вошли федеральные войска — два полка драгун и бригада пехоты.

Сторонники рабства ободряли друг друга — это президент прислал солдат, чтоб поддержать законы, принятые в Шоуни, чтобы утвердить на территории права Юга.

Умеренные говорили, что федеральные войска прогонят миссурийские банды, обеспечат мир и порядок, тогда усилится приток переселенцев с Севера, и Канзас со временем станет свободным штатом.

Им возражали, что солдат прислал президент — ставленник рабовладельцев, потому что убедился в недостаточной силе миссурийцев. Драгуны будут не столько прогонять, сколько заменять головорезов о границы.

В середине мая поля были вспаханы. Брауны сеяли кукурузу, бобы, яровую пшеницу. Озимые ужо взошли. И в полях, и в огородах оставалось еще много работы, вставали до рассвета, ели наспех. Сократили молитвы.

Вечерами строили новые дома. Бревна из лесу приходилось катить вручную, лошадей и волов было мало.

Браун работал вместе с сыновьями. Если кто-нибудь пытался заменить его:

— Отдохните, отец, я вспашу эту борозду…

— Позвольте и мне, сэр, на такое бревно нужно побольше рук… — он сердился и резко отстранял:

— Иди и делай свое дело. У меня самого еще есть силы.

Но они не успели ничего закончить — ни посевов, ни огородных работ, ни построек. Прискакал паренек из соседнего поселка.

— Две сотни миссурийцев перешли границу, идут на Лоуренс.

Проехал почтовый фургон. В «Гералде Свободы» огромными буквами: «К оружию, граждане!»

Лавочник, ездивший за товаром в Осоватоми, вернулся испуганный:

— Еще несколько отрядов миссурийцев, алабамцев и техасцев наступают на Лоуренс, к ним примкнули местные сторонники рабства.

Браун собрал всех в доме Джона.

— Пусть женщины и дети храпят дома и сами заканчивают весенние работы. А мы все должны взять оружие и спешить на помощь братьям в Лоуренсе; Джон — капитан «стрелков Поттавотоми», за ним уже присылали его соратники, и мы все присоединимся к его отряду. Повозки, лошадей и скот оставим женщинам, возьмем только оружие, боеприпасы и столько еды, сколько надо, чтобы не ослабеть. И пусть там будут хоть тысячи головорезов, не надо бояться…

В лесу пахло дымом костров, жареной свининой. Палатки и шалаши были едва заметны, они жались к ветвистым старым дубам и соснам, втискивались в густые кустарники — майское солнце припекало уже и по утрам.

Отряд стрелков Поттавотоми готовился к завтраку. Командир отряда Джон Браун-младший был в толпе молившихся. Хором руководил его отец. Старик Браун в рубашке из неотбеленного холста и таких же штанах с темными заплатами стоял, словно на нем воскресный пасторский сюртук. Он держал маленькую потрепанную книгу — псалтырь, но пел наизусть, и все вокруг повторяли за ним…

Внезапно он замолк. И все замолкли, увидев, что он поглядел в сторону. Из-за деревьев вышли двое — парень с ружьем, их часовой с дальней опушки, рядом с ним незнакомый усталый человек с лошадью на поводу, мокрой от пота.

Старик Браун сказал:

— Господь простит нам перерыв в молитве. Прибыл вестник с поля боя. Вы из Лоуренса?..

— Я мог бы и подождать, сэр. Теперь уже некуда спешить, Лоуренс разгромлен.

Его окружили, тревожно расспрашивали о знакомых, о родственниках.

Браун протянул ему кружку воды, заправленной имбирем.

— Погодите, джентльмены, пусть наш друг расскажет сначала все, что он хотел нам сообщить, потом будем спрашивать каждый о своем.

— Они пришли третьего дня. Да-да, в понедельник, девятнадцатого. Их было не меньше тысячи… Из Миссури генерал Дэвид Ачесон привел свой отряд «стрелков графства Плэт», у них две пушки. Потом весь «эскадрон Кикэйпу» — те самые, что изрубили капитана Риза Брауна, и еще отряды головорезов и ополченцы… Они убили молодого парня у Блэнтонского моста… Ему было двадцать лет. Честный, мирный парень. Он только сказал, что он против рабства, потому что Иисус не хотел такого, чтоб человек владел человеком, как скотом. И они тут же застрелили его… И в тот же день убили еще одного молодого человека, он и два его друга услыхали про убийство, оседлали лошадей, поехали туда к мосту. Миссурийцы встретили их пулями.

— А войска Штатов, где были регулярные войска?

— Не знаю. Не было видно ни одного мундира. Наш комитет хотел соглашения, как тогда зимой. Шериф требовал, чтобы ему не мешали арестовать обвиненных в измене, комитет согласился. Вечером во вторник арестовали двоих, а потом еще троих — всех по обвинению в измене. Комитет общественной безопасности тогда же передал ему письмо, что жители Лоуренса не будут сопротивляться федеральным властям при исполнении законов территории.

— Трусы!.. Жалкие трусы!.. Они покорились лжезаконам Шоуни.

— И это не помогло. Но что было делать? В городе осталось не больше двухсот ружей и едва ли десяток бочонков пороха. И командовать некому. Комитет сначала согласился, чтобы все жители Лоуренса сдали оружие только федеральным войскам. Но потом, к вечеру в среду, уже сдавали оружие шерифу Джонсу и его отряду.

— Трусливые самоубийцы. Бараны сами подарили рога волку…

— Он обещал, что будет соблюдать закон и порядок. Они ждали, пока наши сложат оружие, и тогда ринулись в город. Верховые, пешие, в фургонах, в повозках, с флагами, горланили новую песню… дикая такая плясовая мелодия:

— Неужели никто не сопротивлялся?

— Нет. Ни единого выстрела. Это было бы безумием. Многие женщины и дети бежали в леса к северу. Нападающие выкатили пушки на площадь против Дома свободного штата. Шериф Джонс махал бумагой и кричал: «Решение федерального суда — уничтожить эту крепость беззакония». Генерал Ачесон, да-да, это он, вице-президент из Вашингтона, навел и дал первый выстрел, потом выпустили еще ядер тридцать со ста шагов… Когда рухнула стена и дом загорелся, Джонс заорал: «Это самый счастливый день в моей жизни… Клянусь богом, это я добился такой победы… Это я!» Потом они разбивали печатные машины и жгли все, что могло гореть в редакциях газет «Гералд Свободы» и «Канзас — штат Свободы». А другие шатались по улицам, разбивали окна, вламывались в дома: «Где тут вольноземельцы?.. Где они, желающие свободной земли?..» Они сожгли дом Робинсона и еще дома в городе и за городом…

— Кого убили?

— Не знаю. Об убитых не слыхал. А избитых видел, много избитых, оплеванных, ограбленных. Мой брат сам слышал, как Ачесон на площади поучал своих миссурийцев: «Мы, — говорил он, — должны помочь навести здесь порядок и утвердить закон. Будьте мужественны и ведите себя достойно. Помните, что джентльмен Юга всегда почтительно вежлив с леди. Но женщина, которая нарушает законы да еще осмеливается взять в руки оружие, разумеется, уже не может считаться леди. И поэтому, — тут уж он совсем распалился, — кто бы ни попытался мешать вам, будь то мужчина или женщина, никаких колебаний, и пусть холодный свинец спровадит в жаркий ад любого врага!»

— Господи! Неужели эти негодяи останутся безнаказанными!

— Капитан! Идем на Лоуренс, мстить. Немедля мстить.

— Ты обезумел, парень. Нас меньше полусотни. И не у каждого ружье. А там несколько сотен вооруженных до зубов…

— Что же делать? Неужели будем прятаться, как зайцы, как мыши?