— Чудной вы человек. Я вчера прочитал из вашего письма, что Христа ведь тоже судили как уголовника, а жена мне сразу: «Как же мы с тобой не догадались? Он ведь божий посланец…» Я ей ответил: «Глупая ты, глупая…» А сегодня утром проснулся, подумал: «Не такая уж глупая».

— Спасибо ей и вам за все. Она добрая женщина. Вкусно стряпает.

— Вот вы говорите «хорошие негры». Вы за них муки принимаете, жизнь отдаете. А они где были? Почему не помогли вам? Мистер Вашингтон, племянник великого президента, вовсе не такой уж добрый хозяин, ваши освободили его негров, а они все разбежались, на его плантацию вернулись. Потому что они-то знают, их место там, они же ленивые, им самим сроду семью не прокормить.

Браун и себе не может ответить: почему они разбежались? Он сердится на Кука, нельзя не сердиться. Но какая-то часть правды за ним есть, когда он говорит: «Нас обманули». Браун никого не хотел обманывать. Он был убежден, что негры придут, прибегут, поддержат. Не все, конечно, но человек пятьсот. Хоть двести.

Он вспомнил свой последний рейд в Миссури, одиннадцать рабов тогда довели до границы. Негры ушли в Канаду. Была в этой партии беременная негритянка, она в пути родила мальчика, назвали Джоном Брауном. Рожденный по пути к свободе. Какой он будет, этот черный Джон Браун, когда вырастет?

Сколько раз Дуглас ему говорил о том, как рабство калечит души. И люди должны долго дышать воздухом свободы, чтобы понять, какой это ценный дар. А выросшие на цепи, в конуре, что они знают о свободе? Потому Дуглас и все его единомышленники так надеются на книги, газеты, речи: воспитывать, воспитывать, готовить людей к свободе.

— Наверно, я плохой воспитатель, Эвис.

— Этих сам черт не воспитает.

Непонятно было, о ком, о неграх полковника Вашингтона или о Куке. Надо смириться с такими, как Кук, простить…

— Принести вам газеты, мистер Браун?

— Принесите, пожалуйста.

Да, сегодня бог решил испытывать меня, все валится, одно за другим. Геррета Смита отправили в сумасшедший дом.

И нахлынули воспоминания.

…Тогда, в 1846 году, Браун узнал, что богатый землевладелец, известный филантроп Геррет Смит выделил часть своего имения в северной части штата Нью-Йорк и роздал эту землю неграм.

Отправился к Смиту.

— Я хочу купить у вас участок. Я поселюсь среди негров, покажу им, как надо обращаться с землей. Я сам пионер, я привык к такому климату, к такой почве…

Стук топора — один из первых звуков, вошедших в жизнь. Любимый с детства.

Он купил участок — двести сорок четыре акра, по доллару за акр. Дом построил зять, Генри Томпсон. Семья переехала в Северную Эльбу. Ему не удалось тогда стать Добрым Белым Отцом — эта затея быстро прогорела. Негры — преимущественно беглецы из южных штатов. Они никак не могли привыкнуть к суровому климату, не умели обрабатывать такую землю, им не оказывали никакой помощи. Сам Браун в то время был зажат в тисках долговых обязательств и не мог сразу перебраться. Нанятый управляющий оказался обманщиком, разорил негров.

Дружба со Смитом — с тех пор. Без его щедрой помощи он не вооружил бы своих людей ни для войны в Канзасе, ни для Харперс-Ферри: двадцать долларов, двести долларов, наконец, перед самой атакой на арсенал, две тысячи долларов.

Сразу после Харперс-Ферри были обнаружены письма к Брауну, среди них и письма Геррета Смита. Его имя попало в газеты, сплетенное с именем Брауна.

Смит немедленно послал своего зятя в Огайо и в Бостон уничтожить все оставшиеся свидетельства его связей с Брауном. А сам перестал есть и спать. Посетивший его еще до приговора Брауну корреспондент «Гералд трибюн» отметил крайнюю нервозность и страх. Геррет Смит боялся. Ему казалось: вот сейчас за ним придут.

Не выдержал. Врач-психиатр сказал, что родные доставили пациента поздно, а дальнейшее промедление вообще могло привести к гибели. Состояние тягчайшее.

Геррет Смит в сумасшедшем доме.

Как часто за это время Браун слышал: «сумасшедший», «безумец».

На второй день заседаний суда адвокаты зачитали телеграмму редактора газеты «Саммит Бикон» в Акроне, он утверждал, что в семье Браунов — наследственное безумие, в Огайо это всем известно. Позже суд получил еще восемнадцать заверенных свидетельств о родных Брауна с материнской стороны: сестра матери умерла от психического расстройства, дочь этой тетки — два года в сумасшедшем доме, сын и дочь брата матери тоже. Родная сестра Брауна безумна, у ее дочери — тяжелая неврастения.

Браун пришел тогда в бешенство.

— Это жалкий искусственный предлог со стороны тех людей, которые должны были бы вести себя по-другому, если они вообще решили вмешаться в мое дело, я отношусь к этому просто с прозрением.

Кто же сумасшедший?

Тысячи раз этот вопрос задавали друзья и враги Брауна, да и он сам. Кто же сумасшедший — тот, кто мирится со злом, с безумным миром, или тот, кто решается выступить против зла, пусть и не рассчитав, пусть и в одиночку, не соразмерив силы.

Фредерик Дуглас возмущался: «Это ложная дружба, если люди пытаются исказить его характер, умерить славу его подвигов во имя спасения его жизни… Слабый и трусливый век, когда безумцем называют человека, который поднимается до высот самозабвенного героизма, человека, который считает, что его собственная жизнь не стоит ничего по сравнению со свободой миллионов его соотечественников… Неужели героизм и безумие стали синонимами в нашем американском словаре?»

Слова «безумец», «сумасшедший», «маньяк», «одержимый» не сходили с газетных страниц. Правда, в одной из бостонских газет было сказано, что «если Джон Браун безумец, то и четверть жителей штата Массачусетс — тоже безумцы».

Он понимал, что друзья и родные просто хотят спасти его от виселицы. Он и сам не хочет на виселицу. Но такую цену платить за спасение тоже не будет. Самому предать Дело жизни, выставить его на посмешище — нет, тогда и жить было незачем.

Он утверждал, что совершенно нормален. И союзниками опять стали его противники.

Губернатор Уайз отверг версию о безумии. Но счел своей обязанностью удостовериться лично.

Уайзу все это время хотелось пойти к Брауну. Вот и предлог. Без предлога пойти было неловко, ведь сам требовал от своих подчиненных создать вокруг камеры Брауна «санитарный кордон».

Уайз верил в санитарные кордоны. Не только для других, но и для себя. Недаром он никогда не ступал на землю штата Массачусетс. Если ты истинный южанин, то и не оскверняй себя, не дыши воздухом, где родилась, плодится и размножается аболиционистская зараза.

Собственно говоря, один раз он уже встречался с Брауном. Именно об этой встрече Брауну напомнил Эвис.

Девятнадцатое октября пятьдесят девятого года. Штурм пожарного сарая в Харперс-Ферри закончен. Двери взломаны. Мертвые мертвы, среди погибших — Оливер и Уотсон Брауны.

Джон Браун и Аарон Стивенс тяжело ранены, их перенесли в контору. Темнота, кто-то держит факел. Может, оттого сцена, запечатлевшаяся в памяти Уайза во всех подробностях, почти нереальна. Как во сне.

Браун, и Стивенс лежат на подстилке. Рядом — Библия. Шесть джентльменов в цилиндрах, в черных сюртуках — стоят. И один военный — лейтенант Стюарт из Вашингтона, участник штурма.

Люди сменялись, поразительный допрос продолжался более трех часов. Роберт Ли, полковник морской пехоты, вызванный из Вашингтона для подавления мятежа, в самом начале спросил, хочет ли, может ли Джон Браун сейчас отвечать на вопросы, если нет сил, тогда все уйдут.

Хочет. Значит, может. Хочет отвечать, хочет объяснить мотивы своих поступков, поступков своих товарищей. Хочет проповедовать.

Браун лежал, они стояли. Существует рисунок, один из репортеров сделал, да и свидетельств еще не надо, все помнят, прошло-то всего две недели! Но сегодня Уайз уже едва ли не готов присягнуть, что на самом деле было совсем не так, они не стояли, а сидели на скамьях. Браун не лежал, а стоял за кафедрой, и шла словесная дуэль.

Но все-таки он лежал, а они стояли. Неудобства он словно и не замечал. Ясные, быстрые, четкие ответы, мгновенная реакция не только на вопросы — на проходные реплики посторонних…