– Поздравляю, Норма Джин. Ты будешь великой звездой, такой же, как я.

– Спасибо, Джин, – сказала я скромно, – я знаю, что вы правы.

Я рассказала тете Грейс свой сон, и она воскликнула:

– Да, да, Норма Джин! Твой сон – это божественное послание. Я всегда знала это! Джин Харлоу спустилась с небес, чтобы сообщить тебе истину.

Мне оставалось только надеяться, что Джин Харлоу знала, о чем говорила.

На моем лбу выступила испарина, когда я услышала рассказанный Мэрилин сон. Несмотря на отсутствие научных доказательств этого явления, я всегда подозревала, что некоторые люди имеют дар предвидения. Какой невероятный, пророческий сон приснился Норме Джин! Я ничего не могу сказать о Джин Харлоу, но подсознание Мэрилин явно оказалось более осведомленным, чем ее сознание.

– Тем не менее мир вокруг меня часто казался мрачным и безнадежным, – продолжала Мэрилин, – мне приходилось притворяться счастливой, чтобы отвлечься от печальных мыслей. Я все время тосковала по маме и понимала, что это не мой настоящий дом и в любой момент все может измениться. Как-то Глэдис выпустили на один день из больницы. Встретившись со мной, она не выразила ни особых эмоций, ни интереса. Грейс угощала нас обедом в кафе, и Глэдис все время говорила о том, что ей не нравится еда.

– В больнице лучше кормят, – угрюмо сказала она.

Тогда я попыталась привлечь ее внимание и сказала:

– Мама, когда-нибудь я стану великой кинозвездой, и ты будешь гордиться мной.

Она только посмотрела на меня холодными, как сталь, глазами и вернулась к своему гамбургеру. Я никогда не чувствовала себя так плохо, даже у приемных родителей, и с трудом смогла закончить мой обед, хотя это были мои любимые блюда – превосходный гамбургер и молочный коктейль.

Немногое в моей жизни доставляло мне удовольствие, поэтому я любила придумывать что-нибудь хорошее. Фантазии о том, как Кларк Гейбл проникает в дом через трубу, подобно Санта-Клаусу, чтобы забрать свою давно потерянную дочь, поддерживали меня бесконечными унылыми ночами и успокаивали тоску по отсутствующей матери.

Если подумать, разве это не то, чем я занимаюсь до сих пор? Может быть, в конце концов, было и что-то хорошее во всех моих мечтаниях, – сказала она проникновенно, – разве не фантазии подготовили меня к моей актерской карьере, где в каждой роли нужно притворяться кем-то еще?

– Как я и опасалась, – продолжила Мэрилин, – в конце лета 1935 года Грейс оказалась без денег и больше не могла поддержать меня финансово. Поэтому 13 сентября она сообщила мне, что у нее нет иного выбора, кроме как отдать меня в сиротский приют в Лос-Анджелесе, который располагался в тоскливом здании из красного кирпича в центре Голливуда. Это было самое ужасное событие в моей короткой жизни, в которой к тому времени уже произошел ряд неприятных происшествий. История с Грейс только подтвердила то, что я чувствовала всегда. От меня могут избавиться в любой момент, как только возникнут какие-то сложности. Я ощущала себя так, словно меня отправили в тюрьму, и размышляла о том, чем я заслужила такое наказание.

Увидев табличку «Приют» над входной дверью, я закричала:

– Пожалуйста, пожалуйста, не заставляйте меня заходить внутрь! Я не сирота! Моя мать не умерла! Я не сирота! Просто она в больнице и не может заботиться обо мне. Пожалуйста, не заставляйте меня жить в сиротском приюте!

Это не помогло. Меня затащили в интернат, где вместо Нормы Джин появилась анонимная сирота номер 3463. Я продолжала кричать, но меня отвели в мрачное серое общежитие с двадцатью семью кроватями. Моя стояла у окна, с видом на киностудию, где когда-то работала моя мать. Я смотрела на нее каждую свободную минуту, чтобы еще раз убедиться, что у меня действительно была мать. Я чувствовала себя настолько несчастной, что каждый вечер, ложась в постель, я накрывалась одеялом с головой, чтобы никто не услышал моих рыданий.

Весь первый год меня мучили кошмары, практически, каждую ночь. В одном из них, который я называю «Дрейф в море снов», я плыла одна в шлюпке посреди огромного океана. Я вглядывалась вдаль, но не видела никого и ничего. Мне нужно было весло, чтобы грести, но в лодке его не оказывалось. Я кричала:

– Помогите мне! Помогите мне! Я слишком мала, чтобы самостоятельно найти дорогу домой!

Я просыпалась прежде, чем кто-то приходил мне на помощь. Кошмары так пугали меня, что я подкладывала под простынь кусочки гравия, собранные во дворе, чтобы не засыпать.

Просыпаясь так несколько дней подряд, я думала, что умерла. Я ничего не чувствовала, и казалось, что мое тело больше мне не принадлежит. Я была не против. По крайней мере, если бы я действительно умерла, ничто больше не могло бы причинить мне боль. Затем я погружалась в мир моих фантазий, где я была так красива, что все оборачивались, когда я проходила мимо. Когда это не помогало, я насыпала песок в мои карманы, чтобы его тяжесть напоминала мне о реальности. Я до сих пор делаю это иногда.

– Это помогает? – спросила я.

– Ну, я больше не верю фантазиям, – ответила она.

На следующем сеансе Мэрилин, которая быстро набирала опыт в психоанализе, продолжила рассказ об истории своей жизни… и свои воспоминания.

– Я называю это «Сон умирающего ребенка». Он не был таким приятным, как сон о Джин Харлоу, и совсем короткий, поэтому даже я поняла его смысл. Мне снился умирающий ребенок, которого никто не пытается спасти.

Мои глаза наполнились слезами. Если бы только я могла помочь тому умирающему ребенку!

– Я лежала, свернувшись под одеялом, до последней минуты, – рассказывала Мэрилин, – затем вскакивала и бежала в ванную с другими девочками чистить зубы и язык. Я никогда не забывала поскоблить мой язык, потому что медсестра, которая работала в приюте, каждый день проверяла языки всех детей, когда мы уходили в школу, и если у какой-нибудь девочки оставались следы налета, она заставляла ее принимать касторовое масло. Поверьте, я добросовестно скоблила свой каждый день!

После того как осмотр заканчивался, мы шли в школу на улице Виноградной лозы, которая стала для меня суровым испытанием с того самого момента, как я переступила ее порог. Все девочки, кроме приютских, были одеты в хлопчатобумажные платья прекрасных расцветок. Мы всегда носили полинявшую синюю униформу. Другие девочки надсмехались над нами, показывая на нас пальцами и хихикая:

– Хи-хи, они из приюта! Они выглядят так, словно одевались на одной помойке!

По сей день я ни за что на свете не надену этот мрачный синий цвет.

В приюте мне приходилось мыть сто чашек, сто тарелок, сто ножей, вилок и ложек три раза в день, семь дней в неделю. За эту работу мне платили огромную сумму – пять центов в месяц, четыре из которых я должна была положить в блюдо для пожертвований в церкви. Боже, как я была богата! Цент в месяц. Никогда раньше у меня не было таких денег! Я ходила в кондитерский магазин и покупала красный леденец на палочке, стараясь лизать его не больше пяти раз в день, чтобы растянуть удовольствие. Иногда мне приходило в голову, что девизом моей жизни будет фраза: «Жизнь – горька, так какого черта!» – и съедала весь леденец за один раз. И всю оставшуюся часть месяца мне было еще грустнее.

Мэрилин вспоминала с улыбкой:

– Люди всегда старались обмануть меня. Какое-то время я дружила с Дженоти. Мы вместе ходили в магазин за конфетами. Я покупала красный леденец, а она оранжевый. По дороге домой я предложила:

– Я дам тебе лизнуть мою конфету, если ты дашь мне лизнуть свою.

Она согласилась:

– Хорошо.

И тут же схватила мой леденец, запихнула его в рот, прикрываясь рукой. Я возмутилась:

– Эй, подожди-ка! Я вижу, что ты делаешь. Ты его весь облизываешь!

На этом наша дружба закончилась.

Мэрилин вновь вернулась к своим воспоминаниям о Грейс:

– К счастью, Грейс не отказалась от меня совсем. Не представляю, что бы со мной было, если бы не она. Она часто навещала меня, водила в кино, покупала одежду и научила наносить макияж, соответствующий моему юному возрасту. Я взглянула в зеркало и расцвела. В первый раз за десять лет моей жизни мне нравилось мое лицо, с накрашенными ярко-красной помадой губами и поблескивающими черной тушью ресницами.