– Ива, тебя обманывают, это не тетерева, а куропатки. Причем таких куропаток нет в природе, потому что это, скорее всего, бекасы, – пытался урезонить Иву Солнечный Л., а Ива молчала, потрясенная его логикой, но по-прежнему твердая в своей любви.

Тут подоспел Доктор К., и у них с Солнечным Л. вышел основательный спор на тему видовой принадлежности птиц, причем настолько жаркий, что, переругиваясь на ходу, они отправились в библиотеку, и с лестницы еще долго доносилось:

– А вот посмотрим!

– А дедушка Дарвина, Эразм, помнится…

– Да Брем в гробу!..

– Вот там я, простите, и видал вашего Брема!.. – и прочее в том же духе.

Через несколько минут они предъявили Иве иллюстрированный трехтомник “Птицы Чехии”, по результатам изучения которого выяснилось, что злокозненный художник причудливо переплел на картинке бекаса, филина, фазана и какой-то редкий вид сойки, и только принадлежность клюва осталась невыясненной. По мне, так это был плод фантазии автора и птицы с таким клювом, если когда и появлялись на свет, не выжили в процессе естественного отбора, потому что один их цвет, не говоря о форме, должен был вызывать волну агрессии среди всех птицеядных хищников в округе. Ива внимательно изучила аргументацию заинтересованных сторон, а потом сказала:

– Ребята, ну что же я могу поделать, он мне просто нравится, и все! Я ценю его как кувшин, а не как справочник по орнитологии… – и она оглядела всех с жалостью, ибо чего еще заслуживают люди, столь невосприимчивые к прекрасному.

– Ива, – взвыл Доктор К., – это не кувшин! Этот предмет противен самой природе! Тебя муж выгонит из дома! Подумай о своей семейной жизни!

– Да, – сказала печально Ива, – и поставить его негде, квартира маленькая, а ему нужен простор, масштаб…

Солнечный Л. и Доктор К. усердно закивали головами: действительно, такой кувшин можно было вообразить в каком-нибудь средневековом замке, в закопченном обеденном зале, где, во-первых, плохая видимость, а во-вторых, собираются в основном воинственно настроенные голодные рыцари, закаленные в боях с сарацинами и не очень-то обращающие внимание на предметы искусства.

– Хотя… – задумалась Ива, – мы все равно собирались менять квартиру, дети-то уже почти взрослые, надо что-нибудь побольше… – И она бросила очередной умильный взгляд на кувшин. Солнечный Л. с Доктором К. переглянулись и ничего не сказали.

Следующие несколько дней прошли как в лихорадке: Ива экономила на чем только можно было сэкономить хотя бы пару крон и с нетерпением ждала зарплаты, рассказывая всем желающим (да и нежелающим тоже), как она распорядится новой посудой. Правда, тут некстати подвернулся повод для разорения: близился день рождения Дэни (в силу служебного положения не всегда вникающего во внутренние дела лаборатории и потому не осведомленного об Ивиной тоске по кувшину), да не просто рядовой день рождения, а юбилей, и подарок вызвался выбирать Солнечный Л., известный своей настойчивостью в общественных делах. Все с облегчением сложили эту почетную обязанность на его острые плечи, и он несколько дней летал по лаборатории заводным привидением, ловя каждого за шиворот и грозно вопрошая: “ Ты деньги сдал?” И, как Ива ни сопротивлялась, понимая, что подарок для Дэни отдаляет ее от вожделенного кувшина, из нее тоже вытрясли сотню крон, взывая попеременно к совести, природной щедрости и уважению к старшим по званию.

Каждый вечер после работы Ива заглядывала в цветочную лавку, ревниво проверяя, не проявляет ли кто-то к ее кувшину повышенного интереса. Никто не проявлял, и она успокаивалась до следующего дня. Пока однажды не стряслось страшное. Была чудная погожая пятница, и мы уже накрыли на стол, чтобы отметить в тихом и тесном кругу юбилей нашего завотделением. Дэни с вожделением поглядывал на прохладную бутылку игристого вина и с любопытством – в угол, где Солнечный Л. и Доктор К. возились, распаковывая подарок. Остальные, собравшись вокруг стола, тоже вытягивали шеи – что же мы в итоге дарим – и готовили голосовые связки, чтобы в ключевой момент появления подарка на сцене завопить: “Хеппи бездей ту ю!” И тут произошло сразу два события: в комнату отдыха ворвалась Ива с трагической миной на лице и воплем: “Кувшин исчез!” – а Доктор К. и Солнечный Л. в это же самое время с криком “та-да-а-ам!” предъявили на всеобщее обозрение подарок – Ивин кувшин, до краев наполненный пивом. Присутствующие подавились приготовленным хеппибездеем, Ива издала невнятный всхлип и тихо осела на стул, Дэни слегка побледнел и, кажется, порадовался, что не успел встать подарку навстречу – эдак и покалечиться от ужаса недолго. Но расчет был тонким и верным: воткни Л. и Доктор К. в кувшин цветы или, боже упаси, подари они его пустым, ни тому ни другому не работать бы больше у нас, поскольку у любого, даже самого мягкого завотделением есть свой запас прочности. Но они использовали кувшин в соответствии с инструкцией, а двадцать литров свежайшего пива примирили бы кого угодно с емкостью, в которой это пиво плещется. Поэтому, когда первый шок прошел, Дэни сделал кружок вокруг кувшина, посмотрел, попинал его ногой, встал так, чтобы не было видно птиц, и принюхался.

– Хм… да… ну… мило. Очень мило. Спасибо, – резюмировал он, и все облегченно разразились поздравлениями и рукоплесканиями, поняв, что казней и расправ на сегодня не предвидится.

Пиво выпили сообща и довольно быстро, а Иве ничего не оставалось, кроме как смириться с недоступностью кувшина отныне и впредь. Но разговаривать с Доктором К. и Солнечным Л. она перестала.

– Мы ей семейную жизнь не дали порушить, только благодаря нам ее дети не умерли от ужаса и удивления, ее кошелек не превратился в грустную бесполезную тряпочку, а она же еще с нами не разговаривает! – возмущался Доктор К.

Что же касается Дэни, то спустя неделю после дня рождения в его кабинете, куда благополучно перекочевал кувшин, вдруг раздался звон и грохот. Сбежавшиеся увидели Дэни, стоящего над грудой коричневых черепков в мелкий желтый кружочек.

– Разбился, – пояснил Дэни, и наспех натянутая гримаса огорчения все время норовила сползти с лица, предательски обнаруживая торжествующе-самодовольную ухмылку. – Хотел на шкаф его поставить, ну, чтобы виднее было, не дело такой штуке в углу пылиться, а он возьми да и упади, – охотно рассказывал наш завотделением всем интересующимся. Пришли и Доктор К. с Солнечным Л., посмотрели, постояли над кучей черепков, покачали головами, тихими, как на похоронах, голосами выразили Дэни свои соболезнования в связи с утратой подарка. И только выйдя за дверь кабинета, Доктор К. сказал:

– Л., голубчик, это подозрительно, не правда ли? Ведь мы, пока снимали этот кувшин со шкафа у цветочницы, уронили его, если не ошибаюсь, четыре раза… Проклятая посудина! – выругался он и пошел мириться с Ивой, справедливо полагая, что теперь, когда кувшин раздора устранен, нет никаких препятствий к восстановлению дипломатических отношений в прежнем объеме.

Ханна, наша лаборантка, отвечающая за дежурства по трансплантациям, тесты на совместимость и прочие сложные штуки, связанные не с чистой наукой, а с клинической трансплантологией, как уже говорилось, образчик вкуса и элегантности. Поэтому она неизменно притягивает и взгляды, и сердца. Однажды, например, она притянула сердце курьера, вручившего мне посылку от коллег из Англии и передавшего пожелания хорошего дня от курьерской службы, к которой был приписан. Проверяя форму о получении, я вдруг заметила, что этот человек как-то странно отводит глаза, избегая смотреть на меня. Уже было забеспокоившись, не измазалась ли опять в эозине или, упаси боже, в трепановой сини (которая, как несложно догадаться, весьма синего цвета, и, как сложно догадаться, но поверьте мне на слово, весьма трудно оттирается с пальцев, лица и халата), я стала украдкой поглядывать в зеркало и тут поняла, что курьер занят тем же, только поглядывал он не в зеркало, а на Ханну, которая в это время занималась размораживанием клеток, и вокруг нее с шипением взвивались облака испаряющегося азота, придавая даже нашей сугубо современной лаборатории вид вполне средневековый и волшебный.