Еще у нас есть лаборантка Клара – удивительно красивая и жизнерадостная женщина, наша лабораторная королева. Она знает об отделении все до мелочей, она единственная, кто без запинки может ответить на вопрос: “А вот кто-нибудь в курсе, где лежит такая бутылочка без этикетки среднего размера, в которую я позавчера перелил реактивы и положил не помню куда?” – и именно к ней идут, когда вдруг нужно вспомнить, не делали ли случайно в нашей лаборатории анализ на фенилкетонурию человеку по фамилии Н. и где, бога ради, лежат результаты крохотного эксперимента, производившегося десять лет назад, а теперь срочно понадобившиеся в связи с надвигающейся проверкой ЭФИ?![5]

Когда Клара входит в помещение, все немедленно начинает работать, крутиться и кипеть. Клетки оживают, усталые взбадриваются, отчаявшиеся вспыхивают энтузиазмом, ДНК быстрее бежит по гелю. Клара шутя делает миллион дел одновременно, ее походка стремительна, а жесты легки, и если однажды нам скажут, что для душевного спокойствия Клары нужно пойти и спасти мир, мы переглянемся, коротко подеремся на предмет, кому достанется костюм Супермена, а кому – Бэтмена (костюм Человека-Паука как пить дать отхватит себе Доктор К.), и пойдем спасать мир, потому что равновесие в лаборатории важнее всего, а держится оно на Клариных хрупких плечах при полной неуравновешенности остальных персонажей.

Кстати, не так давно Клара поступила на бакалавриат для получения высшего химического образования, и наш лабораторный быт немедленно обогатился темами для светских бесед: за кофе обсуждались дифференциальные уравнения, завтрак проходил в размышлениях над очередной каверзной задачкой по биохимии, но апофеозом стала физика.

– Клара, – терпеливо увещевал Доктор К, – это просто, вот смотри. Берем, к примеру, напряжение…

Клара сидела молча, и было совершенно очевидно, что всякого, кроме Доктора К., предложи он ей вот так непринужденно взять напряжение, она убьет на месте. Возможно, этим же самым напряжением по голове.

– Разница потенциалов на двух полюсах батарейки заставляет электроны бежать от одного полюса к другому, – продолжал вдохновенно живописать Доктор К., размахивая ручкой над густо изрисованным схемами листом. Клара тоскливо посмотрела на лист, потом на Доктора К. и несчастным голосом произнесла:

– Я не понимаю. Если они все перебегут с одного конца на другой, что же останется на первом конце? И почему на электростанции электроны никогда не кончаются?..

А еще однажды мы из-за Клары напугали микробиолога. Вот вы бы разве не испугались, если бы пришли в соседнюю лабораторию подзанять какую-нибудь ерунду вроде клея, а там посреди помещения стоят двое, плотно прижавшись спинами друг к другу, вокруг них с остекленевшим взглядом наматывает круги третий, четвертый же по команде Доктора К.: “А теперь прилетает фотон и вышибает электрон на следующий энергетический уровень!” – действительно выскакивает из-за центрифуги и вышибает кружившего вокруг ядра коллегу куда подальше, не сообразив сразу, что следующий энергетический уровень уже занят микробиологом. Происходит локальный коллапс, ядро рассыпается от смеха, электрон и фотон валяются на полу, пытаясь разобраться, где чьи ноги-руки, а Доктор К. стоит над ними и задумчиво обращается к сидящей поодаль Кларе:

– Н-да, вот что происходит, когда человек не может отличить водород от гелия… Ну что, фотон, отползай, – обращается он к почти выпутавшемуся из кучи-малы коллеге и снова поворачивается к Кларе: – Испустив фотон, электрон возвращается на круги своя, то есть на исходный энергетический уровень. Суть эффекта ясна?

Надо ли говорить, что физику Клара сдала на отлично, правда, с экзамена ее чуть не выгнали за то, что она, отвечая на вопросы, беспрестанно хихикала.

Лаборантка Ива – светловолосая, шумная, большая и уютная. По натуре она теребитель и заводила. Если Ива не учит английский, привлекая всех вокруг, значит она, прикусив от усердия язык, ищет на гугл-карте хорватские угодья своего свекра, ругаясь на чем свет стоит, что нельзя жить в такой глухомани, или придумывает новый способ сэкономить на реактивах, или наводит порядок в лаборатории, сметая все на своем пути. Словом, возможны варианты. У Ивы два сына, которыми она страшно гордится, – один владеет собственной интернет-фирмой, другой под строгим Ивиным надзором зубрит английские глаголы и ездит в лагеря для одаренных подростков, впрочем, и там оставаясь под маминым присмотром. Ива заразительно, раскатисто смеется, так что слышно на несколько отделений вокруг, и блистательно рассказывает в лицах истории о своих соседях по даче. А еще она неравнодушна к прекрасному и потому однажды полюбила кувшин. Эта любовь случилась внезапно и поразила ее в самое сердце. Но по порядку.

Наши лаборантки имеют привычку после обеда по дороге из столовой устраивать себе маленькую культурную акцию – очевидно, чтобы принятие пищи земной уравновесить духовными радостями. Заключается оная акция в посещении цветочного магазина, где среди букетов, букетиков и банальных веников встречаются весьма экзотичные штуковины, предназначенные, видимо, служить утешением пациентам нашего богоугодного заведения. Время от времени лабораторные дамы не ограничиваются разглядыванием, а покупают что-нибудь эдакое – желтушного кролика к Пасхе или фарфоровых снегирей.

Но мелочь – она и есть мелочь, и до определенного момента Иву вся эта чепуха не волновала, пока наконец не завезли в цветочный киоск предмет ее масштаба – кувшин, да не просто кувшин, а кувшинище.

– Он такой, такой!.. – рассказывала Ива и разводила руками.

– Уродливый, – безапеляционно заявляла Ханна, еще одна наша лаборантка, известная безупречным вкусом во всем, начиная с одежды и заканчивая организацией лабораторного пространства (когда бы вы ни открыли вверенный Ханне холодильник, там не только все в идеальном порядке, но и цвета реактивов, находящихся на одной полке, всегда идеально сочетаются друг с другом).

– Большой и красивый, – закончила Ива, с упреком взглянув на Ханну. В следующие несколько часов, понукаемые нытьем Ивы в смысле “Кто не видел моего кувшина, тот зря прожил свою жалкую жизнь и вообще мне не друг!”, на кувшин сходили посмотреть все сотрудники нашего отделения и кое-кто из соседней микробиологии, случайно попавший в зону поражения.

Движимая врожденным чувством стыда, цветочница сперва не решилась выставить кувшин на всеобщее обозрение, спрятав его на шкафу в самом дальнем углу магазина, но, когда по требованию Ивы кувшин во второй раз был снят со шкафа, совесть цветочницы сдалась, и бедная женщина теперь просто задвигала кувшин в угол, справедливо полагая, что на него придет посмотреть еще не одна жертва Ивиного энтузиазма, и смирившись с тем, что каждый раз, отрывая глаза от кроссворда, она видит ненавистную посудину.

Кувшин и правда стоил того, чтобы на него посмотреть. Посмотреть ровно один раз (более частое разглядывание всем, кроме Ивы, похоже, грозило интоксикацией), чтобы навсегда распроститься с взглядом на кувшины как на удобную, рациональную и по-своему изящную посуду. Эта емкость литров на двадцать была слегка крива на один бок и столь гадкого коричневого цвета, что извинить и уж тем более улучшить его не могли даже мелкие желтые кружочки, разбросанные по всему полю щедрою рукой сумасшедшего кустаря. Вот это я понимаю – способ сказать миру свое фе: в одном кувшине было больше презрения к зрителю и всему свету, чем в любой самой авангардной акции художников-экстремистов.

– Ну правда же хорош! – восклицала Ива, кружась над кувшином. На одном боку сосуда в коричневом фоне было протерто пятно радиусом сантиметров десять, и в этом грязно-белом пространстве были нарисованы две птицы, жадно склевывающие ягоды бурого цвета. Все это носило гордое название “Кувшин для пива с тетеревами” и стоило не слишком больших, но вполне ощутимых денег.