– Только Фридрих им представляться не стал, – наябедничала Танька.

– Может, и правильно, – задумчиво сказал Отто, – у них своя жизнь, у нас своя. Вполне реально не мешать друг другу. Вон, кстати, и Ганс.

– Дождемся, пожалуй, – сказал Федька. – Интересно, как их встречали?

Даже в свете аэродромного освещения было видно, что машина чуть дергается. Словно у пилота сильно дрожат руки. «Странно, – подумал Брусникин, – Ганс, конечно, дубина редкостная, и скотина, если честно, но пилот хороший. Напился, что ли?» Однако, пьяный или трезвый, но сесть пилот сумел без особых эксцессов. Тройка встречающих подошла к машине. Дверь распахнулась, и Ганс пулей пролетел в сторону административного здания.

– Чего это он? – удивилась девушка.

И тут же сморщила нос: волна не самого приятного запаха дошла до всех троих.

– Еще один, – усмехнулся Отто. – Я думал, их там отравили. Но вас тоже угощали, верно?

– И еще как! Чего только не было!

– То есть, и остальных не отравили.

– А что, все такими вернулись? – уточнил Федька.

– Почти поголовно, – рассмеялся механик. – Крылья в крестах, задницы в дерьме. Извините, фройляйн.

– Ничего, – отмахнулась девушка, – но почему?

– Я думаю, – глубокомысленно заметил Федька, – что запах свежей краски наложился на что‑нибудь из натуральных продуктов и дал такой эффект. Во всяком случае, так я напишу в Интернете. Мы единственные летели на неперекрашенном самолете, и с нами всё в порядке.

– Может, даже продукты совсем не причем, – усмехнулся Отто. – Одной краски хватило. Хорошая версия.

Танька повертела головой, глядя то на одного, то на другого собеседника.

– Это что за приколы?

– Почему приколы? – с искренним изумлением спросил Федька. – Рабочая версия случившегося. Тебя не устраивает? Представляешь, иначе завтра эти придурки будут орать, что их отравили.

– Устраивает, – согласилась Танька. – Слушай, давай не будем ждать, когда он подотрется? Поехали! Ты еще хотел к деду Степану заехать.

– Верно. Ауфвидерзейн, Отто.

– Ауфвидерзейн, Фриц.

Мотоцикл, ревя мотором, мигом домчал путешественников до дома старших Брусникиных. На этот раз Федька ворвался еще шумнее, чем обычно.

– Дед! Ты не поверишь! – с порога заявил он.

– Ты слетал в СССР, – спокойно сказал Степан Андреевич. – И тебя там никто не съел.

– С тобой неинтересно, – Федька сделал вид, что надулся. – Ты всё знаешь заранее.

– О вашей дурацкой акции весь день болтают по телевизору. И как тебе летать на машине с фашистскими крестами?

– Мы… – начала Танька.

Федька жестом оборвал подругу, посмотрел в глаза деду и, не смущаясь присутствия Таньки, произнес:

– В рот им, а не кресты у меня на крыльях! Наш самолет Отто не перекрасил. Зато тебе посылка. Из Камышовки.

И поставил на стол банку соленых огурцов.

Степан Андреевич расцвел.

– Настоящие… Как мама солила…

– Дед, прости, но… – правнук не знал, куда девать глаза, – это она и солила. Только я не стал говорить…

Наступило молчание. Потом самый старший Брусникин вытер слезу и сказал:

– Правильно. Ни к чему. Взрослеешь, внук. И спасибо. Варенька не хуже делает. Просто мамины – есть мамины…

– А где бабушка?

– Спит уже. Время‑то сколько. Я тебя ждал. Вас. Как тебе Россия, Татяна?

– Танька, – поправила девушка. – Теперь точно Танька. Там здорово. И не в еде дело. Люди… нет, они, конечно, бедно живут. Но… они искренние. Настоящие.

И окончательно засмущалась.

– Ну ладно, – произнес Степан Андреевич, – на сегодня, надеюсь, ваши приключения закончились?

– Почти, – сказал Федька. – Надо осветить в интернете причину массовой болезни пилотов.

– Да, – подтвердила Танька, – А то никто не знает, что самолеты покрасили вредной краской.

– На самом деле? – удивился дед.

– Мы огурцы тебе привезли, – серьезно произнес Федька, – а они их ели. И запивали пареным молочком. Я правильно сказал? Оно пареным называется?

– Не пареным, внучек, парным, – поправил Степан Андреевич, и все трое расхохотались.

СССР. Войсковая часть ХХХХХ.

Юрий Колганов, майор РККА, управление «Ноль»

Тянуло в сон. Еще бы, три таких перелета на самолетах, отнюдь не отличающихся комфортом, с точки зрения двадцать первого века конечно, да еще потом долгая поездка в закрытом автомобиле. Крайний самолет, признаться честно был совсем неплох. Ли‑2, а точнее, как потом признался летчик, родной американский «Дуглас», поразил непривычными, но весьма удобными креслами, расстояние между которыми вполне позволяло вытянуть ноги. Но трясло его на воздушных ямах немногим меньше, чем пресловутый ПР‑5. Оказавшийся в действительности чем‑то вроде ухудшенной «Аннушки», Ан‑2, на котором в свое время еще старшему лейтенанту Колганову пришлось полетать немало, этот биплан вытряс из отвыкшего от таких пертурбаций майора все содержимое желудка. Даже сейчас, спустя сутки, Юрия передернуло от неприятных воспоминаний. А ведь завтра напряженный рабочий день…

Проверив, как заведен и насколько установлен будильник, не привычный электронный, а местный механический, он лег в постель, укрывшись одной простыней. Погода, несколько дней вытворявшая неведомо что, снова стала летней и в доме, без привычного кондиционера, было душно.

Поворочавшись немного, он все же забылся беспокойным сном. И снилось ему…

«– Астался адын вопрос, товариши. Докладивайтэ, товаришь Бэриа.

– Среди депортированных из Англии граждан стран СНГ присутствует гражданка Новодворская, – грустно сказал Берия. – Валерия Ильинична. Правозащитник, публицист, диссидент, лидер мелкой буржуазной партии, кавалер литовского ордена, автор книг антисоветского содержания. Что с ней делать?

– Как что? – удивился Ворошилов. – Неужели статьи не найдется?

– Как говорят потомки: „Был бы человек, статья найдется обязательно“, – отшутился нарком внутренних дел. – А для нее и искать не надо. Каждые пять минут наговаривает на десять лет строгого расстрела без права переписки, – он поправил пенсне и добавил. – Нельзя ее ни расстрелять, ни посадить.

– Почему? – снова удивился Климент Ефремович.

– А если шашкой? – поддержал боевого товарища Буденный.

– Нельзя, – вздохнул Берия. – Очень хочется, но нельзя. Во‑первых, она психически нездорова. И не отвечает за свои поступки.

– Так в психушку, – пожал плечами Молотов.

– А во‑вторых, – продолжил Лаврентий Павлович, – шум на Западе будет неимоверный. Лечить ее из‑за этого тоже нельзя.

– Так может, – задумчиво произнес Микоян, – назад? В Германию или Францию. Пусть они лечат.

– Пробовали. Все категорически отказываются. И Франция, и Штаты. Даже Польша и Буркина‑Фасо. Не для того, говорят, депортировали.

Политбюро задумалось. Выпускать сумасшедшую на свободу не хотелось. Разглагольствования „демократки и диссидентки“ никого особо не беспокоили, советский народ плохо понимает психически ненормальных. Но меры какие‑то принимать надо.

– Кроме того, – вздохнув, продолжил Берия, – она требует „человеческих условий“ для проживания. Англичане уже начали пованивать на эту тему.

– Что она под этим понимает? – поинтересовался Ворошилов. – Отдельную квартиру в центре Москвы и обеспечение питанием?

– Не квартиру, а охраняемый „коттедж“, – незнакомое слово Берия произнес без малейшей запинки. – Причем, охрана должна быть не советской. Еще Интернет и возможность выступать перед народом.

– А ведь есть такое здание, – задумчиво произнес Микоян. – Вчера я гулял с Серго… С сыном…»

По коридору за дверью кто‑то прошел, заставив спящего Колганова беспокойно пошевелиться.

«Следователь поднял взор на собеседницу.

– Валерия Ильинична, принято решение разрешить Вам проживание на территории Советского Союза,

– Вот! Я знала, что демократические принципы восторжествуют! – с пафосом произнесла тучная пожилая женщина. – Даже кровавые палачи Берии не посмеют поднять руку…