На четвертый день похода мы завидели своих товарищей: мы обогнали их, и я, нарочно приотстав немного, узнал у них, что остальные люди из нашего передового отряда опережают нас на один переход и присоединятся к нам частями сегодня и завтра.
Все шло как надо. В следующей деревне, где мы сделали привал, к нам присоединилось четверо — те самые, которых мы опередили по дороге. Теперь нас было девять, а гонцов — восемь, и я стал прикидывать, нельзя ли уже прямо сейчас убить их, неожиданно напав на наши жертвы при первой возможности. Впрочем, это было крайне опасно, поскольку гонцы были сильнее и крепче, чем мы, несомненно лучше нас умели обращаться с оружием и при этом все время были настороже.
Назавтра к нам присоединились остальные наши люди, причем мне с большим трудом удалось уговорить гонцов дозволить им идти дальше с нашим караваном. Руккеры заявили, что брать попутчиков — против их правил и если их хозяева узнают об этом, то они лишат их, бедных гонцов, своего доверия и работы.
— Вот что я хочу вам сказать, — предупредил меня джемадар гонцов, имя которого было Бхим Сингх. — Вы — уважаемые, надежные люди, вы состоите на службе у высокородного холькара Синьдия, и я не сомневаюсь, что с вашей помощью мы сможем путешествовать через его страну так спокойно, словно нас охраняет отряд всадников. Все же ради всех нас не слушайте больше жалобные истории других путников, которые хотят набиться к нам в компанию. Поверьте моему опыту: им нельзя доверять, и в будущем, когда вам придется когда-нибудь вновь отправиться в путь, избегайте иметь дело со случайными попутчиками — толку от них никакого, а вреда может быть много.
Я пообещал последовать его совету. Было совершенно ясно, что гонцы не допустят более ни одного человека в наш караван и что моя попытка настоять на обратном приведет лишь к ссоре, в результате которой гонцы откажутся ехать с нами.
Раз так, решил я, то придется попробовать совершить задуманное теми силами, что были в наличии. Гонцов было восемь, нас — двенадцать человек, хотя в схватке от мальчишки Джангли было бы мало толку и его можно было не принимать в расчет. В то же время другие одиннадцать человек были лучшими из лучших, превосходными душителями, и отлично умели обращаться с оружием.
Необходимо было посоветоваться и окончательно все решить. Во время привала мы собрались на просяном поле и обсудили свои дальнейшие действия. Пир Хан предложил послать гонца к Моти сказать ему, чтобы он вместе с нашими товарищами прошел бы этой ночью мимо нашего ночлега не останавливаясь и встретил бы нас на следующий день утром на дороге. Как только наш караван поравнялся бы с ними, я должен был подать сигнал к нападению.
План показался мне очень удачным, однако, подумав немного, я отказался от него. Напасть большой группой на восемь человек было бы не слишком сложным делом, и в успехе сомневаться тогда бы не приходилось, но все же я сказал Пир Хану:
— Нет, Пир Хан! Мы все молоды, и слава очень важна для нас. Да, мы можем убить этих людей, действуя всем отрядом, и если добыча будет хороша, то нас, конечно, похвалят, однако подумай о славе! Предлагаю рискнуть и напасть, не дожидаясь остальных. Коли мы добьемся успеха, то каждый тхаг Хиндустана воскликнет тогда: «Вах! Шабаш! Отлично!». Скажу тебе — доброе, славное имя стоит дороже любых сокровищ, а если же судьбой нам предначертано умереть, то никакой Моти нам не поможет. Кроме того, с ним остались в основном могильщики и разведчики, не лучшие среди нас, и большого проку я все равно от них не вижу. Так что же? Рискнем?
К моей радости, никто не проявил ни малейших колебаний, и все как один поклялись пойти со мной даже на смерть.
— В таком случае, — сказал я, — удостоверьтесь, что ваши сабли легко выходят из ножен, и пусть каждый держится рядом со своей жертвой, со стороны ее левой руки, так, чтобы успеть нанести неожиданный и сокрушительный удар. Я уверен в победе.
Этот вечер мы провели вместе с гонцами, распевая песни под звуки ситары, на которой очень хорошо играл джемадар Бхим Сингх, и улеглись спать довольно поздно, преисполненные надежды на завтра.
Утром нам пришлось дождаться восхода солнца и только тогда тронуться в путь, поскольку гонцы никогда не путешествуют иначе как ясным днем, чтобы не дать разбойникам подобраться к ним под прикрытием ночной мглы.
К моему крайнему и весьма неприятному удивлению, двое гонцов уселись на верблюда, говоря, что побили и натерли ноги и не могут идти дальше пешком. Это меня очень обеспокоило, поскольку, решил я, они все-таки заподозрили нас, а ведь все деньги, надо сказать, были навьючены именно на эту скотину. Все же я не подал виду, решив, что если замечу хоть малейшую попытку со стороны этих двоих скрыться от нас на верблюде, то тут же подрежу жилы этой твари. Замечу, что верблюд обладал редкой прытью: накануне, желая похвастать, гонцы пустили его вскачь, и он помчался так резво, что за ним не угналась бы никакая лошадь.
Мы шли по дороге до самого полудня, пока утомление и зной не заставили нас слезть с коней и устроиться на привал рядом с небольшим ручьем. Подходящее место для нападения, подумал я, но был разочарован, поскольку гонцы держались все вместе. Кажется, у них действительно появились какие-то, пока неясные, подозрения в отношении нас, однако я не мог ждать более и решил напасть как можно скорее, поскольку гонцы двигались так быстро, что мои люди, пытаясь не отстать от них, слабели буквально с каждой минутой.
К счастью, вскоре после привала у ручья мы вступили на узкую и настолько каменистую тропу, что верблюду пришлось умерить свою прыть и идти вперед, осторожно выбирая дорогу среди острых камней, хотя, как я приметил, оба его наездника все понукали его двигаться быстрее. Всем пришлось идти медленнее, и это позволило моим людям занять свои места рядом с их жертвами. Я же пытался подобраться поближе к верблюду, чтобы ударом меча обезножить его. Дорога делалась все хуже, верблюд шел все медленнее, и я был уверен, что он от меня никуда не уйдет. Наконец я почувствовал, что пора подавать боевой клич. Как же забилось мое сердце, но не от страха, а от азарта и волнения, как бьется сердце игрока, который поставил все на кон и, замерев, ждет, сколько покажут брошенные им кости.
Пир Хан бросил многозначительный взгляд в мою сторону; один из гонцов трусил по дороге рядом с его лошадью, другой как раз поравнялся со мной, а те двое, что сидели на верблюде, спиной к нам, громко распевали какую-то веселую песенку. Джангли держался сразу за ними, ведя в поводу мою лошадь, и все прочие тоже были на своих местах рядом с гонцами. Убедившись, что все наготове, я подал боевой клич-джирни: «Джангли, подай табак!».
В мгновение ока мечи выскочили из ножен, и мои товарищи вонзили их в тела гонцов. Я обрушил страшный удар на голову того, кто шел рядом с моей лошадью, да такой сильный, что меч, вонзившись в кость, вывернулся у меня из руки. Я соскочил с лошади, чтобы выдернуть меч и тут успел увидеть, что верблюд, хрипло ревя от боли, лежит на земле и что оба гонца успели спрыгнуть с него и броситься в атаку с обнаженными мечами. Один из них напал на Джангли, который вступил с ним в неравный бой, а другой яростно атаковал меня. Я решил было, что мне конец, но, к счастью, успел подставить под удар меча свой щит.
Отбивая град ударов врага щитом, я при этом изо всех сил дергал за рукоятку меча, пытаясь выдернуть его из черепа убитого. Хвала Аллаху! Наконец-то мне удалось высвободить оружие, и теперь мы были с моим противником на равных. Я, как уже говорил, отлично владею мечом, но гонец нисколько не уступал мне. Скоро мы оба едва дышали от изнеможения; наши щиты были изрублены многочисленными ударами. К счастью, мой соперник невзначай поскользнулся на гладком камне, оступился и не смог отбить мой удар, которым я разрубил ему шею. Он замертво упал на землю. Несколько секунд я смотрел на него, пока не услышал громкий стон моего верного помощника Джангли — он тоже был ранен в шею и кровь лилась из его горла.
