Не знаю почему, но мне очень захотелось услышать эту историю, хотя что мог рассказать мне старик о тхагах и их делах? Я встал и пошел вместе с этим человеком к нему домой, решив повидать и послушать старца.

Выл вечер. Солнце неторопливо уходило за верхушки недалекого леса, и у ворот деревни происходила обычная в это время суета и суматоха: стадо коров, поднимая тучи пыли, торопилось вернуться на ночь с пастбища за стены деревни, доносились крики пастухов и смех детей, потянуло дымком из деревенских очагов.

Представшая перед моими глазами картина деревни, все эти звуки и запахи показались мне на удивление родными и знакомыми. Мне казалось, что я когда-то уже видел и маленькую мечеть, и базар, и индуистский храм, и пруд у деревни. Мы прошли мимо скромной хижины местного садху, стоявшей в небольшом саду, и я вздрогнул от неожиданности, как будто случайно встретил друга, которого не видел много лет. Сердце прыгнуло у меня в груди, когда я увидал ничем не примечательный с виду дом, который, как мне показалось, я знал всю свою жизнь.

Несмотря на странные чувства, нахлынувшие на меня, я постарался не подавать виду и ни звуком не выдал своего удивления. Мой спутник — его звали Имран Хан — ввел меня в свой дом и привел того старика, о котором говорил. Когда старик вошел, я без всякого усилия со своей стороны тут же вспомнил и его лицо, и имя. Я чуть было не воскликнул: «Раим Хан! Приветствую тебя!», но вовремя сдержался. Старик был представлен мне под именем Фатех Мохаммад Хана, и я невольно вздохнул с облегчением, решив, что это странное чувство узнавания, внезапно посетившее меня, либо просто сон наяву, либо хорошо забытые воспоминания о днях, которые я мог когда-то давно провести в этой деревне во время одного из своих прежних походов.

Выкурив вместе со мной кальян, старик поведал мне печальную историю о родителях своей приемной дочери. Его рассказ и впрямь не представлял собой ничего особенного — я знал десятки и сотни таких историй, однако меня заинтересовало упоминание о маленьком мальчике, выехавшем тогда из этой деревни с родителями. Тела его отца и матери были случайно обнаружены, когда небывало сильные ливни вымыли наружу их останки из могилы, однако куда пропал их сын, так и осталось неизвестным. «Как знать! — подумал я. — Может быть, кто-нибудь из тхагов сделал его своим сыном, и он сейчас здесь, среди нас?»

Я тут же вспомнил, как несколько лет назад мы расправились при очень похожих обстоятельствах с одним караваном, в котором ехал мальчик лет пяти-шести. Я попытался тогда спасти ему жизнь и усыновить, особенно потому, что мой собственный сын незадолго до того умер, однако он вел себя как бешеный зверек и, вопреки моей воле, джемадар Ганеша умертвил его.

— И ты больше никогда не слышал ничего об этом мальчике? — спросил я.

— Нет, никогда! — ответил старик. — С тех пор прошло много лет, и если этот паренек остался жив, то он должен быть одного с тобой возраста.

Вдруг умолкнув, он пристально вгляделся в мои черты и придвинул лампу поближе ко мне.

— Во имя Аллаха! — воскликнул он. — Мне знакомо твое лицо! Говори скорее, человек, не сын ли ты того, кто был убит?

Признаюсь, что слова старика, его прямой и честный взгляд, а также ощущение, что я уже бывал здесь, чуть было не убедили меня окончательно в этом предположении, однако я справился со своими чувствами.

— Нет, нет! — сказал я. — Мой отец жив, хотя мать давно умерла. Кроме того, мы всегда жили в совсем другом краю страны.

— Значит, я не прав, — сказал старик, отвернувшись от меня с расстроенным видом. — Все же ты очень похож на него, или меня подвели мои старые глаза.

— Один человек иногда бывает поразительно похож на другого, — пожал я плечами.

Вскоре мы распростились со стариком, и я отправился назад вместе с мужем его дочери. По дороге тот похвастал мне, что у его жены есть необычный амулет, старая серебряная рупия, который обладает воистину необычными свойствами, уберегающими от болезней, дурного глаза, диких зверей и прочих напастей. Он так расхваливал мне этот талисман, что мной стало все более овладевать желание заполучить его. Мой сын, как я уже говорил, умер в то время, когда я отлучился ненадолго из дому. Он стал жертвой дурного глаза одного странствующего дервиша, которому моя жена Азима не захотела подать милостыню. Дервиш проклял нас и наш дом, и мой сын стал чахнуть и быстро угас. Это случилось незадолго до моего приезда, буквально за пару дней, и дервиш не успел уйти далеко. Мы разыскали его в приюте для дервишей — ханаке — и выманили наружу. Он умер мучительной смертью, хотя наша покровительница Кали и запрещает нам трогать святых людей, в какого бы Бога они ни верили. Кроме дочери, у меня более не было детей. Тревога за ее жизнь постоянно мучила меня, и я потратил воистину немалые деньги, покупая амулеты, когда и где только это было возможно. «Я обязательно добуду эту рупию! — решил я. — Она будет дороже любых сокровищ для меня и моей Азимы».

На следующее утро мы выступили из деревни вместе с нашими новыми попутчиками. Их было всего шестеро, двое из них — женщины, стало смеркаться, когда мы приблизились к тому месту, где наши люди уже приготовили могилу для этих несчастных, как вдруг, какой-то небольшой зверь перебежал дорогу прямо у ног моего коня.

— Что это было? — спросил я у Имран Хана.

— Заяц! — сказал он. — Его, видать, спугнула лиса, вот он и помчался сломя голову.

— Заяц! — повторил я, чувствуя, как кровь в моих жилах застыла от страха, ибо появление этого зверя означает собой дурное знамение, предупреждение богини Кали тхагу немедленно отказаться от задуманного.

— Да что с тобой? — удивился Имран Хан. — Чего ты так переполошился?

— Ничего, ничего! — быстро ответил я. — Не обращай на меня внимания — просто у нас считается плохой приметой, если заяц перебежит дорогу, да это не более чем россказни старых баб.

Через полчаса мы покончили и с Имран Ханом, и с его красавицей женой, с шеи которой я снял амулет. «Ничего, что я преступил запрет Кали, убив женщину, — думал я, — ведь бесценный амулет в моих руках и мне теперь можно не опасаться за жизнь дочери». Я без конца любовался на него — на эту старую, потертую рупию, которая смутно напоминала мне о чем-то, но я не придал этому значения. Если бы я знал, с какой мукой придется мне потом вспомнить и этот талисман, и искаженное судорогой смерти лицо женщины, с груди которой я снял его! Талисман не принес нам удачи и в нашем походе — нам более не досталось никакой добычи, и, раздосадованные и усталые, мы повернули назад.

Вскоре после нашего возвращения в Джалоне приехал какой-то англичанин. Он засел во дворце раджи и о чем-то весьма долго с ним переговаривался. Вскоре мы узнали, что речь шла о переходе княжества под власть и защиту англичан. Я не придал этому особого значения, хотя стоило бы, ибо вскоре после отъезда англичанина братству тхагов был нанесен такой мощный удар, который почти положил конец нашему древнему ремеслу.

Как я сказал, англичанин уехал и мы вскоре забыли о нем, так как были заняты подготовкой к свадьбе моей дочери. Как-то днем ко мне пришел один из слуг раджи и передал повеление отцу и мне явиться к нему во дворец. Я напрасно пытался отговориться от этого посещения, ссылаясь на свадьбу дочери. Слуга раджи не принял моих доводов, и в конце концов нам пришлось подчиниться и последовать за ним.

Нас проводили в зал, где раджа вместе со своими царедворцами обычно проводил прием посетителей. Оставив нашу обувь у входа, мы, как подобает, с почтительными поклонами направились к трону раджи, но не успели сделать и несколько шагов, как со всех сторон на нас набросились солдаты, которые схватили и разоружили нас. Я отчаянно сопротивлялся, пытаясь вырваться из рук солдат, но бесполезно: мне скрутили руки за спиной, стянув их веревкой так туго, что, казалось, из-под ногтей моих пальцев вот-вот брызнет кровь. Я сдался и позволил солдатам повернуть себя лицом к радже. Мой последний час пришел, и моя судьба, которая была так благосклонна ко мне, теперь внезапно и жестоко подвела меня. На то должна быть воля Аллаха и Кали, подумал я, так есть ли смысл сопротивляться?