Потапов. Не скажи! Когда вопрос ребром ставится, люди начинают думать. Прояснение в мозгах происходит, когда вопрос ребром ставится.

Любаев. Ну, это же несерьёзно, Василий Трифонович! Заявление, ребром... Вы опять рассуждаете с горки бригадира.

Потапов. А вы гляньте, что получается, Роман Кириллович! Павел Емельянович – со своей горки – говорил тут, что у меня простои потому, что в стране с планированием плохо. А я вот вижу – со своей горки,– что именно Павел Емельянович тем, что начал стройку, когда её начинать нельзя было, это самое планирование и запутал. (Батарцеву). Тут крупная промашка с вашей стороны, Павел Емельянович... (Кладет тетради на стол).

Батарцев (Потапову, мягко). Вот здесь сидит начальник ваш – Виктор Николаевич. Вы уже поняли, что относится он ко мне далеко не дружелюбно. Но даже он вам скажет, как я не хотел тогда начинать стройку. В чём угодно я грешен, но только не в этом,

Черников. Лев Алексеевич, разрешите?

Соломахин кивает.

Черников. Я не собирался говорить, но уж раз меня призывают в свидетели – скажу. (Встаёт). Вы неточно выразились, Павел Емельянович. Это неправда, что вы не хотели начинать стройку. Вы хотели не хотеть! Понимаете? Эмоций было много, а практических шагов ноль... Вы помните – три года назад, примерно на этом месте, где мы сейчас сидим, стояли вы, я, Григорий Иванович и Айзатуллин. Эта земля тогда ещё не нюхала бетона. Ничего ещё не было: ни хорошей работы, ни плохой работы. Просто была земля, и стояли четыре человека, которым поручили на этой земле построить комбинат... Я хорошо помню ваши слова. «Ребята,— сказали вы тогда,— это же так здорово, что мы начинаем строить на совершенно новом месте!» Сейчас самое главное – всё продумать, всё учесть, самое главное, вы говорили тогда, правильно начать стройку. Как и сегодня, вы говорили, что начало стройки – это ген. И добавили: я вас уверяю, все беды строительства оттого, что неумно, необдуманно начинают. Не конец – делу венец, сказали вы тогда, а начало! И ещё крикнули громко, на весь лес: на-ча-ло! Вы говорили тогда: я клянусь вам – до тех пор пока мы не проложим по всей площадке подземку, пока не сделаем все дороги, ни один объект, ни одна стена не будет начата!.. А потом, полгода спустя – вы помните? Когда уже начали, когда уже все пошло не туда, но ещё можно было исправить положение, вы помните, мы сидели у вас дома до двух часов ночи. Договорились: чёрт с ними, с квартальными показателями, с прогрессивками, с премиями – надо решать главное: пуск! Клянусь тебе, Виктор Николаевич, сказали вы, что больше ни одного нового объекта начинать не будем! И я в очередной раз поверил: нет, все-таки Павел Емельянович – это Павел Емельянович! А через неделю телефонограмма: приступить к строительству нового объекта!.. Как будто и не было ночного разговора. Я позвонил: Павел Емельянович, как же так? – «Виктор Николаевич, дорогой мой, не волнуйтесь, надо с этим кварталом расправиться, а потом уже всё будет по-другому». Но я вам тогда ещё верил. Верил, что ничего страшного, как вы говорили, что всё уладится, как вы говорили, что главное сейчас – не портить отношения с главком, как вы говорили. Я думал: «не портить отношения с главком» – это ваша тактика, а это оказалось вашей стратегией, Павел Емельянович... Да, мне несколько обидно, что вы решили не назначать меня главным инженером. Но вы знаете, Павел Емельянович, мне больше обидно не за себя, а за вас. Вы сами предложили мне эту должность, вроде поддерживали мои идеи, мои планы перестройки работы треста... Но стоило Иссе Сулеймановичу сказать «нет» – и вы пошли на попятную. Не потому, что вы Иссу Сулеймановича цените и уважаете больше, чем меня. Нет. А потому, что Исса Сулейманович вписывается в вашу стратегию. Потому, что его знаменитая пословица: «Я перед главком отчитываюсь за каждый квартал в отдельности, а не за всю жизнь сразу» – это в конечном счете и ваша пословица, Павел Емельянович... Вы сложный человек. Это правда. И это меня всегда подкупало. Но теперь я знаю: сложность – это не качество. Это всего лишь структура. Сложный может быть и хорошим и плохим... Вы виноваты, Павел Емельянович, в том, что мы тогда так начали стройку. И в том, что мы её сейчас так заканчиваем! (Кончил говорить, но не садится и в упор продолжает смотреть на Батарцева, ожидая ответа).

Павел Емельянович молчит. Тогда заговорил Соломахин.

Соломахин. Ну что же... Я думаю, все высказались,— пора уже что-то решать. Давайте будем определяться...

Айзатуллин (перебивает). Подождите! Я хочу спросить... вас, Лев Алексеевич, вас, товарищ Потапов, и вас, товарищ Черников. Я хочу спросить... почему, я хочу вас спросить, для того, чтобы работать нормально, всего лишь нормально, я подчеркиваю,— управляющий трестом должен был совершить чуть ли не подвиг? Ведь в этом вы обвиняете Павла Емельяновича! Он должен был, по-вашему, ставить вопрос ребром, сопротивляться, рисковать своим положением, которого он добился всей своей жизнью! И всё это во имя того, чтобы работать элементарно нормально! Товарищи, это же абсурд! Это же ненормально, когда, для того чтобы работать нормально, надо быть героем! Почему так, я вас спрашиваю?

Зюбин (вскакивает). Да при чём здесь подвиг?! При чём героизм?! Почему вот эти расчёты сделал Потапов, а не вы, Исса Сулейманович?! Вы свой долг – элементарный, я подчеркиваю! – не выполнили, а ему из-за этого приходится подвиг совершать. Это вы его заставляете быть героем! Потому что за все наши просчёты, за все наши ошибки, за все наши трестовские патриотизмы расплачивается он! Ниже уже не на кого перекладывать! Но скоро этому придет конец! Потому что Потаповых будет с каждым днем все больше и больше... и они в конце концов заставят всех работать честно! Заставят! (Сел).

Соломахин (спокойно). Товарищи, я хочу предложить вашему вниманию проект решения, который одновременно является и моей точкой зрения по затронутым здесь очень серьезным вопросам. Значит, предлагается следующее постановление. (Берет в руки листочек, на котором раньше записывал). Первое. Партийный комитет полностью одобряет принципиальные действия коммуниста товарища Потапова и возглавляемой им бригады. Второе. Партийный комитет обязывает управляющего трестом Батарцева ознакомить руководство главка с расчетами бригады Потапова и на основании этих расчетов поставить вопрос о ликвидации ранее внесенной в годовой план треста ничем не оправданной корректировки. Со всеми вытекающими отсюда последствиями...

Айзатуллин (перебивает, горячо). Нельзя! Не нужно этого делать! Нельзя заниматься самоубийством!

Соломахин (спокойно). Товарищи, я ещё вот что должен отметить. Необоснованной корректировкой плана мы извратили само понятие социалистического соревнования. Какое же это соревнование, если оно зависит не от реальных усилий коллектива, а от манипуляций с цифрами? (Помолчав). Пункт третий. Партийный комитет предупреждает управляющего трестом Батарцева о принципиальной недопустимости некомплексного пуска комбината.

Айзатуллин (не выдержав). Значит, по-вашему, лучше сорвать вообще пуск?

Соломахин. Я считаю, что лучше – для государства лучше! – сдать комбинат несколько позже, но зато в абсолютно качественном и законченном виде. Конечно, за срыв срока кто-то поплатится. И это, очевидно, будем мы с вами, Павел Емельянович. Но это не может быть оправданием. Вы, Павел Емельянович, здесь говорили – вы начинали стройку не по-человечески. Не было одного, не было другого, не было третьего. А сейчас вы, Павел Емельянович, пробивая идею усечённого пуска, заставляете тем самым директора будущего комбината тоже начинать так, как три года назад начинали вы. У него тоже не будет одного, другого, третьего. И тоже будет руками разводить – я не виноват, объективные причины! А эти объективные причины не с неба падают! Они рождаются безответственностью... Зачем же, спрашивается, это делать? Во имя чего? Ведь этот комбинат наш не только теперь, когда мы его строим. После того как мы его сдадим – он тоже будет нашим! И я себе не мыслю здесь, в стенах парткома, другого взгляда на эти вещи.