Они безрезультатно кружили по городу почти весь день. Когда все обессилели (спидометр машины показал, что за день проехали двести километров), Хаиткулы скомандовал: «Хватит!» Он решил сойти у маленького базарчика, у которого они останавливались уже утром, отсюда до дома близко. Шофер должен был отвезти резчика-художника домой.

Хаиткулы вышел, хлопнув дверцей, и сразу же услыхал, как задняя дверца раскрылась. Обернувшись, увидел, что художник выходит тоже. Он буквально выскочил из машины и, крикнув майору: «Подожди, я сейчас!», кинулся куда-то. Был уже вечер, и резчик пропал в темноте. Хаиткулы снова сел в машину.

«Интересно, что это он там увидел? Я тоже хочу посмотреть», — проговорил шофер, развернул машину и направил дальний свет туда, куда убежал их спутник. Они увидели, что тот возвращается, но не один, а с человеком, упиравшимся и закрывавшим лицо от света фар. Издалека узнать его было нельзя, и, только когда оба приблизились, Хаиткулы узнал знакомую шапку с обвислыми ушами. И понял, что «пропажа» нашлась. Художник подтолкнул человека к машине:

— Вот он, товарищ подполковник… Целый день не давал покоя, заставил столько мотаться зря.

Ветер донес до Хаиткулы запах спиртного, человек шатался как огородное пугало во время бури.

— Ну-ка, повернитесь, посмотрим на вас. Кто вы? Что делаете здесь?

— Домой иду… я иду домой, а ты куда? Ты кто? Какого черта здесь шляешься? — Голос у него был звонкий, еще неиспитой.

Хаиткулы подошел к нему вплотную:

— Мы из милиции. Поедете с нами!

— Куда? Домой?

— Сначала в отделение, а потом домой. Как зовут вас?

— Ат-ат-Атабай… Хаитбаев.

Говорить с ним сейчас было бесполезно, да и охота у всех пропала. Домой везти рискованно, утром опять забьется куда-нибудь, ищи потом. Решили сдать в вытрезвитель. Дежурного по вытрезвителю Хаиткулы предупредил, чтобы задержанного утром доставили к нему. Художника дружески хлопнул по плечу: «Спасибо! Оказали нам неоценимую услугу!»

Утром, когда к нему привели Хаитбаева, не понимавшего, как он сюда попал, Хаиткулы показал ему рисунок.

— Вы этого человека знаете?

Хаитбаев посмотрел, вернул рисунок майору:

— Нет, не знаю.

— Всмотритесь лучше.

Хаитбаев долго смотрел на свой портрет. Было видно, что с похмелья он медленно собирает свои мысли, словно хлам, разбросанный в старом сундуке.

— Откуда вы взяли мое фото?

Хаиткулы протянул ему пиалу чая. Хаитбаев не мог удержать ее, пальцы не слушались. Робко посмотрел на Хаиткулы:

— Что я вчера натворил, товарищ начальник?

— У меня, как у всех, есть имя. И оно, я считаю, звучит не хуже других имен. Хаиткулы. Зовите меня по имени, Атабай. Похоже, мы с вами одногодки.

Хаиткулы налил себе чаю, поднес пиалу ко рту, стал дуть, остужая. Искоса посматривал на Хаитбаева.

Тот собрал все силы и донес все-таки пиалу до рта. Выпил залпом горячий чай. Пиала так и осталась в приподнятой руке, он молчал, мысли его витали бог знает где. Мутным взглядом посмотрел на Хаиткулы:

— Вот я какой… Если вы кому-нибудь укажете на меня: «Это мой отец» — вам ответят: «О, состарился, бедняга…» Вы, наверное, прожили легкую жизнь… — Он осекся, протянул пустую пиалу Хаиткулы. — Извините!

Хаиткулы выдвинул ящик стола, достал оттуда пачку сигарет и коробок спичек, положил на стол между собой и Хаитбаевым.

— Кстати, старики сейчас в городе?

— Хотите узнать, есть ли у меня родители?.. Да, у меня есть и отец и мать.

— Вы счастливый человек, Атабай!

— Зато отец и мать несчастные… Их проклятья пока не дошли до меня.

У пьяницы на глазах показались слезы, он закрыл лицо шапкой, которую держал на коленях, простонал:

— Чем так жить, лучше умереть.

— Того, кто делает несчастными родителей, и земля не принимает. Видно, родители по-настоящему вас еще не прокляли, жалеют. Чем смерти себе желать, лучше позаботиться, чтобы они не страдали за вас. Я думаю, не только они вами недовольны.

— Вы уже все знаете?

— Ничего. Я вас вижу второй раз. Мы давно вас ищем, но, кроме этого рисунка, у нас никаких данных о вас не было.

— Как же вы узнали, что у меня нет больше семьи, моей милой супруги, детей?

— После того, как посмотрел на рисунок. Все это написано на вашем лице.

— На лице? — Он, захлебываясь, глотал вторую пиалу чая. — Ничего на нем нет. И лица-то нет… Зачем вы, Хаиткулы-ага, сейчас сказали мне, что я счастливый? Зачем? Чтобы сделать меня еще несчастнее? Да?! — Хаитбаев, взвинченный до предела, почти крикнул: — Зачем копаетесь в моей душе? — и надолго замолк. Они молчали оба.

Хаиткулы хотел было предложить ему закурить, но не решился. Избитый прием, используемый для установления контакта, мог быть ложно понят — как обман, западня. Он сам вынул сигарету, закурил:

— Да, Атабай, ты счастливый парень. Говорю это не для того, чтобы бередить твои раны. Я вырос без отца, Атабай. Без отца. Поэтому и считаю, что ты счастливей меня. Теперь мы с тобой сами отцы. Но когда я вспоминаю, что вырос, ни разу не произнеся слово «папа», я снова чувствую себя сиротой. Это как рана, причем кровоточащая рана, и ее ничем не излечить. У тебя же другая рана, и для нее есть лекарство. Бросишь пить — будешь другим человеком. Мать, отец, жена, дети — все вернутся к тебе, им же нужна твоя любовь. Как обрадуется отец! Мне бы своего чем-нибудь порадовать, а я не знаю даже, где его могила. Твоя рана, Атабай, излечима. Поэтому я и сказал тебе, что ты счастливый человек. Я тоже счастливый, но мое счастье выщербленное с одного бока. Ты выздоровеешь, Атабай, я уверен, ты пригласишь меня когда-нибудь в гости полюбоваться твоими детьми.

Хаитбаев слушал его с поникшей головой. Когда Хаиткулы кончил, он, не глядя на майора, отозвался:

— Со мной никто так не говорил… Уже давно… Верно вы все говорите, Хаиткулы-ага. Или подохну как собака под забором, или стану опять человеком… Спрашивайте, Хаиткулы-ага, обо всем, что вас интересует.

Он снова взял свой портрет и с тоской уставился на него.

Хаиткулы же чувствовал себя неловко. Сразу переходить к делу? После такого разговора? Хотя бы паузу сделать, чтобы естественно взять другой тон… Атабай сам пришел ему на помощь:

— Вы так долго меня искали, значит, была важная причина. Только, я думаю, у вас произошла ошибка. От темных дел я далеко держусь. Все-таки у меня высшее образование, я встречался с культурными людьми. Их слова для меня что-нибудь да значили. А разве можно забыть, чему отец и мать учили? Правда, все это одни воспоминания, но и они удерживают от плохого шага… Так в чем дело?

— Скажите, Атабай, чей заказ вы исполняли, когда попросили художника вырезать трафарет по рисунку, изображающему череп с костями? Нас только интересует этот человек, и все.

Хаитбаев приложил одну руку ко лбу и стал глядеть в потолок:

— Трафарет! Трафарет! Да, да, да… подождите… У пьяницы память как дырявая бочка, все из нее вытекает. Только вот случай с трафаретом запомнился, потому что оплаты хватило на пять дней питья досыта. Сперва он дал мне тридцать рублей, говорит — премия. Потом дал еще двадцать, для мастера. Когда трафарет был готов, давал еще пятерку, но я отказался. Все же надо совесть иметь…

— Видно, ему очень трафарет нужен был, если столько денег на него израсходовал!

— Наверное. Кажется, он сказал, что работает на электростанции.

— Раньше вы его видели?

— Нет, никогда не видел.

— Странно, что, не зная вас, он поручил это дело незнакомому человеку. Может быть, ему кто-то о вас сказал?

— Нет, нет, сейчас расскажу по порядку, как было. — Он держал руку на голове, как будто так ему легче было вспоминать. — За автостанцией сидели под вечер… выпивали — то на двоих, то на троих. К нам еще один присоединился, полненький такой. Ну, мало ли кто туда приходит, не обращали внимания. Но он вынул деньги и попросил сходить за бутылкой: «Дома жена ворчит, не дает пригубить». Разговорились, все о нас спрашивал, а о себе ни слова. Впрочем, нам было все равно. Там он меня и подцепил.