Разметавшиеся черные как вороново крыло волосы, бледное лицо и кровь, стекающая с высокого лба и мгновенно стынущая на снегу… Красивые мертвые губы, только ночью шептавшие ей слова любви и страсти…

Этот миг Фике запомнит навсегда.

22 июля – 2 августа [1771]

…я совсем не думала об Екатерине, которая в сорок два года не может вырасти ни физически, ни умственно, но, по естественному ходу всех вещей, должна остаться тем, чем она есть. Идут ее дела хорошо, она говорит: тем лучше; если бы они пошли хуже, она употребила бы все свои способности, чтобы направить их на возможно лучшую дорогу.

Вот, в чем заключается мое честолюбие, и у меня нет другого; все, что я вам сказала, совершенная правда. Пойду дальше: скажу вам, что для сбережения человеческой крови я искренно желаю мира; но до мира еще далеко, хотя турки и сильно желают его, но по другим причинам. Этот народ не умеет заключать его.

Наконец достигли Петербурга. События последних дней настолько выбили Фике из колеи, что она едва сообразила, что цель их изнурительного странствия достигнута. Первая из целей… Ибо двор вместе с Елизаветой на всю зиму перебрался в Москву. Туда, как и говорил Нарышкин, им следовало отправляться и особо не медлить. Но… тут оказалось, что торопиться ко двору надо не спеша: роскошный, следующий всем веяниям моды веселый двор Елизаветы не принял бы одетых в старомодные платья немецких простушек. Увы, Штеттин, столь гордящийся своим древним родом, безнадежно и навсегда от моды отстал.

– Принцесса, но в этом же недопустимо предстать перед императрицей!

Престарелая фрейлина, графиня Протасова, которой путь до Москвы казался непреодолимо тяжелым, встречала путешественниц. Ее слова – конечно, с точки зрения Иоганны, слишком оскорбительные, – тем не менее, весьма мягко описывали поистине невыносимую ситуацию. Всего по три платья, устаревших не один год назад, – просто немыслимо, чтобы невеста великого князя предстала перед ним и императрицей в этих обносках. Фике покорно кивнула – да, она готова была подождать еще несколько дней, прежде чем вновь отправиться в дорогу.

Вынужденную паузу она решила использовать, как потом делала многие годы, с пользой для дела. Сейчас у нее была одна забота – стать своей для Елизаветы. К тому же боль от гибели Алексея была еще столь свежа, что девушка просто пыталась всеми возможными путями отвлечься от черных мыслей.

Как-то днем, после долгого снятия мерок и еще более утомительной примерки новых платьев, она выразила желание прогуляться по Петербургу. Проникшийся нешуточным уважением к тоненькой принцессе Нарышкин готов был везти ее куда угодно. Но девушка выразила более чем неожиданное желание:

– Я бы хотела пройти тем путем, каким прошла великая императрица, когда забирала престол для себя.

Иоганна фыркнула. Она уже давно даже не пыталась понять свою дочь. К счастью, уже не было необходимости контролировать каждый шаг глупышки Фике, повсюду сопровождая ее. Досуг герцогиня проводила с упоением.

Она играла в карты, вела непринужденные светские беседы ни о чем – одним словом, вживалась, искала союзников. К тому же ей удалось исполнить поручение Фридриха, чем она была весьма довольна.

Фике же, верная своему решению, в сопровождении Нарышкина и десятка молчаливых гвардейцев прошла от Преображенских казарм до Зимнего дворца. Девушка пыталась почувствовать то, что чувствовала Елизавета, но… Увы, сейчас ей была ведома совсем иная боль – боль утраты близкого человека. Первая в жизни.

Жгучего желания воссесть на трон не было – да и откуда было ему взяться у пятнадцатилетней девушки, никогда в жизни не вкушавшей сколько-нибудь серьезной власти, никогда еще не пытавшейся принятые решения воплотить в жизнь и при этом нести за них ответственность (а именно так юная София понимала власть).

Ничего удивительного поэтому не было в том, что сейчас, пряча лицо от влажного студеного ветра с Невы, Фике думала совсем о другом. Она вернулась мыслями к решению, которое приняла в ночь перед отъездом.

О, теперь она могла понять, могла представить, чем может быть любовь для человека. Она уже ощутила ее первые робкие прикосновения. Поняла, скольких сил может стоить сохранение своего чувства на долгие годы, узнала и первую боль утраты. Теперь, о да, она могла представить, сколь радостным будет для нее ощущение, что она любима, сколь отрадным, что любит сама.

Плохо было другое: она не видела вокруг ни одного примера этого взаимного чувства: мать не любила отца, да и он был довольно холоден и с ней, и с детьми. Матушкин амант? Да, он принят в доме, Иоганна с ним всегда мила. Но так же она мила и с другими, особенно с теми, от которых может что-то получить. Родня? Они любят в первую очередь самих себя. Остальные для них – лишь источник дохода.

«Я же клялась себе, что буду любить собственного мужа, любить страну, любить ее императрицу… Но появился Алексей, и, увы, слова, данного себе самой, я не сдержала. К счастью или к несчастью, но моего Темкина рядом больше нет. И теперь пора снова спросить у самой себя: по-прежнему ли я настроена столь решительно? По-прежнему готова полюбить собственного мужа и его страну?»

Снежок едва слышно поскрипывал под ногами, серебряно-золотое солнце сияло в прозрачном зимнем небе, Нева тяжело парила… Дикая, роскошная, чужая красота незнакомой страны впервые так ярко раскрылась перед девушкой.

«Да, я полюблю эту страну… В том сомнений нет. Я полюблю и ее народ, ибо если к нему относятся такие удивительные люди, как Алексей, такие мудрые, как Нарышкин, такие честные, как престарелая графиня Протасова…»

Девушке припомнились и умелые руки модистки, которая только сегодня снимала мерки для платьев, припомнились и кушанья, которыми их потчевали поутру.

Да, эту страну есть за что любить, ее народ есть за что уважать. Но мужа? Есть ли за что любить и уважать кузена Петра? Может ли он вызвать такое чувство, какое вызвал у нее Алеша?

Ответа не было. Более того, в глубине души зашевелился робкий червячок сомнения: если Петр остался таким, каким был в Эйтине, вряд ли он способен вызвать хоть какое-то чувство, кроме, конечно, отвращения. Но быть может, он переменился? Пять лет – это так много!.. Однако девушка понимала, что ей некого расспрашивать. Возможно, она станет невестой Петра. Но ведь может и не стать…

– Ну-у, милочка, – с ужасом услышала в это время сидящая за картами Иоганна такие же слова. – Твоя милая дочь ведь может и не стать невестой наследника!

– Как же это? Но зачем же я ехала в такую даль? Зачем терпела такие страдания? Зачем унижалась перед королем Фридрихом, моля его облагодетельствовать мою Фике?

Ох, как же любила прихвастнуть Иоганна! И сколь же длинным был ее язык! Самое удивительное, что она свято верила каждому своему слову!

– Дитя мое, – маркграфиня Штерн, близкая подруга прусского посланника при дворе Елизаветы (злые языки твердили, что более чем близкая), положила руку поверх руки Иоганны, – помните, что вы рабыня высокой политики! Именно она заставила вас пройти через страдания, о которых я даже подумать боюсь…

Иоганна истово закивала.

– …канцлер Бестужев, хитрая бестия, вот уж поистине проклятие для России, получает небольшой пансион от саксонцев. Не один месяц он настоятельно просит императрицу пригласить погостить саксонскую принцессу Марианну. Злые языки, каких всегда полно при дворе, утверждают, что, если бы такое приглашение последовало, пансион означенного канцлера вырос бы весьма значительно. Более того, сам Бестужев убеждал матушку нашу, что наследник знаком с означенной девицей и питает к ней добрые чувства, что для будущих супругов весьма важно…

Иоганна опять кивнула – она вовсе не была уверена, что это столь уж важно. Да и принцесса Марианна, по слухам, была знаменита не только прекрасной своей внешностью, но и весьма скверным характером. Но все это было не важно. Важно было иное: ее, Иоганну Елизавету, может постичь несчастная участь, она будет изгнана из России как не угодившая великой императрице. Она будет вынуждена вернуться в постылый Цербст с постыдным, отвратительным клеймом и навсегда забыть о том, что существуют балы и драгоценности, прекрасные поклонники и хитросплетения высокой политики. Она будет вынуждена весь остаток жизни прожить мещанкой, бюргершей, утирая сопливые носы своим многочисленным отпрыскам!