— Есть такая воспитательная мера, — пояснила Вера Фёдоровна. — Секретарю комитета она должна быть известна.

— А в Управлении известно, что уроки тракторовождения проводятся без трактора?

— Мы знаем.

Она внимательно на меня посмотрела.

Директор скрипнул стулом.

У меня, как назло, упала вилка, я стала её поднимать и снизу, из-под стола, сказала:

— Какие ж это будут механизаторы, курам на смех!..

Когда я выпрямилась на стуле, их двоих было не узнать. Они уже сидели за обеденным столом, как за письменным, и чудно было видеть под их авторитетными лицами чашки, тарелки, ложечки.

Директор хотел что-то сказать, он даже разинул рот и выпучил глаза, но она его остановила:

— Погодите, Степан Палыч. Комсорг должен знать историю вопроса.

Говорила она в нос, так что мне всё время хотелось высморкаться; мне казалось, что это станет заметно по моим глазам, и поэтому я смотрела к себе в тарелку.

Вера Фёдоровна объяснила, что нынешний выпуск механизаторов — первый и последний, больше их в училище не будет, да и возникли они, оказывается, случайно, три года назад, по недосмотру бывшего директора.

— Это профиль не ваш. Училище выпускает полеводов, овощеводов и животноводов. Я полагаю, ясно?

Всё время, пока она говорила, Степан Павлович колотил в такт каблуком по полу.

Я сказала:

— Спасибо. История мне совершенно понятна, только девочки здесь при чём? Кто-то наколбасил…

Директор шумно выпустил из надутых щёк воздух.

— Вот интересные новости!.. Девчонки устраивают безобразие, а комсорг пристраивается к ним в хвост!

В дверях показалась его жена с миской в руках.

— Отведайте свеженькой капустки.

Увидев наши лица, она тихо поставила миску на стол и пошла прочь к плите.

Я ответила, что, по-моему, шестая группа защищает свои справедливые требования, но делает это неправильным, совершенно непозволительным путём.

— Какие такие у них могут быть требования! — сказал директор. — Кормим, поим, одеваем, обуваем…

Меня разобрала обида.

— А чего вы, Степан Палыч, всё время попрекаете их куском? Хлеб, между прочим, им даёт государство. А вот трактора не даёте вы. Это большая разница… Они не телята, что можно подвязывать им банты на хвосты…

— Какие банты? — спросила Вера Фёдоровна.

— А те, что специально для начальства привязывают коровам на скотном дворе.

У директора лоб сделался бурый, у Веры Фёдоровны — белый.

Она сказала:

— Я их даже не приметила, эти банты.

— Вы, может, и не приметили, а молодёжь обо всём составляет свою точку зрения.

— Чересчур грамотные стали! — крикнул директор. — Ты сперва заработай на свою точку зрения…

— Кричать, Степан Палыч, совершенно ни к чему, — остановила его Вера Фёдоровна. — Товарищ комсорг молода, неопытна, и наш долг — разъяснить её заблуждения. Клавдия Петровна, несомненно, путает государственный подход к делу с личным. Шестая группа механизаторов в данном конкретном случае противопоставила свои интересы — общественным. Комсомолец не имеет морального права думать только о себе. Разве сотни тысяч комсомольцев, по первому зову отправившиеся на целину, не пренебрегали подчас собственной выгодой, удобствами, карьерой во имя общих интересов? Разве наши молодые полярники, рискующие жизнью на дрейфующих льдинах…

Меня стало укачивать.

Распялив глаза, я смотрела Вере Фёдоровне в рот, чтобы не обидеть её, и она на моих глазах то увеличивалась до потолка, то уменьшалась, словно я пролетала мимо неё на качелях.

Директор снова барабанил каблуками по полу.

Лучше бы уж она молчала, а он орал на меня, тогда я знаю, как отвечать; а когда мне говорят такие слова, какие произносила своим ровным голосом, в нос, Вера Фёдоровна, то я всегда немножко теряюсь, все слова в отдельности очень сильные, и картина из них получается крупная, но зато и девчонки, и я сама выходим по сравнению с этими словами, как букашки. До того я при этом становлюсь букашкой, что даже неохота руками шевелить: никто всё равно меня не заметит и совершенно никакого значения я не имею.

Но, подумав так, я всегда сперва теряюсь, а потом начинаю злиться. Что ж это такое, на самом деле! Мы стараемся, хотим как лучше, а Вера Фёдоровна переехала через нас этими правильными словами и даже с земли не подняла…

Я вежливо дождалась, пока она закончит, встала со стула и сказала:

— Извините, Вера Фёдоровна, если я не так скажу, но наше училище не на льдине. И получить один трактор для учёбы — это не вопрос. А раз уж Степану Палычу не с руки, то мы обратимся в райком партии…

— Девчонка! — крикнул Степан Павлович. — Утри нос. Когда вы в люльке пелёнки пачкали, я строил государство!..

Вера Фёдоровна сказала:

— Не надо, Степан Палыч, противопоставлять старое поколению молодому.

Я ничего ему не ответила, поблагодарила за угощение и ушла.

У директорской калитки, из темноты, шагнули за мной какие-то две фигуры и пошли рядом.

В потёмках, да ещё со свету, я ничего не разобрала. Только слышу: то одна фигура чихнёт и высморкается, то другая. Идут с двух сторон и молчат. Я немножко испугалась, а потом думаю:

«Ладно, спорить не буду, отдам ватник, он у меня старенький. А часы ни за что не отдам, пусть хоть режут, они у меня именные, от совхоза…»

Идём так — они молчат, и я молчу. Я даже постепенно успокаиваюсь.

«Нет, — думаю, — ватник тоже не отдам. С какой стати!..»

Ещё немного прошли, вдруг слышу тихий голос:

— Вам за нас попало, да?..

Надо же!.. Да это худенькая Катя со своей большеголовой подружкой Лидой. Я чуть было не бросилась их целовать, но вовремя сдержалась, чтобы не уронить авторитет.

— Конечно, — говорю, — попало. А вы откуда знаете?

— Догадались.

— Не ври, — чихнув, сказала Лида. — Мы в форточку слышали.

— Случайно, что ли?

— Случайно.

Лида опять чихнула.

— Не ври. Мы за вами давно идём, ещё когда вы к директору пошли… У Катьки все ноги промокли…

Я ничего им не ответила, потому что ругаться — у меня искренне не получилось бы, а хвалить было не за что.

У себя в комнате я заставила их снять туфли и посушить у печки ноги. Шинели у них были тяжёлые от дождя. Угли ещё мигали, сухие поленья охватило огнём.

Уперев босые ноги в печку, Катя сказала:

— А ведь, между прочим, вы у нас второй день. Фактически Марья Константиновна должна за нас отвечать…

— А ты кто, чушка? — сказала Лида.

— Всё-таки меня ещё надо воспитывать.

Я спросила:

— И тебе не совестно?

— Было б не совестно, мы б за вами не шли…

Назавтра я пришла к ним на урок.

Я нарочно так подгадала, чтобы явиться в класс прямо к звонку. Забравшись на последнюю пустую парту, я так волновалась, будто это меня сейчас станут вызывать к доске и я осрамлюсь на весь мир.

Педагог долго листал журнал; не глядя на учениц, сделал перекличку. Было видно, что он зол и обижен на группу. А может, ему и самому было противно преподавать тракторовождение по картинкам. Он тёр свою большую жёлтую лысину, словно хотел оттереть её добела; потом тихим голосом назвал какую-то фамилию.

В середине класса быстро вскочила девочка, лица её я не видела.

Держа над журналом перо, педагог спросил:

— Будем отвечать?

— А чего ж, конечно, — громко сказала девочка и стала выбираться из-за парты…

На большой перемене я из учительской позвонила в райком партии. Секретарь уехал в колхоз, я попросила передать, что завтра хотела бы попасть к нему на приём. Как раз в это время в учительскую вошёл директор. Я не сразу увидела его, но почувствовала, что кто-то тяжело смотрит в мой затылок.

Когда я повесила трубку и обернулась, он сказал:

— Попрошу вас зайти ко мне.

Он разговаривал со мной в своём кабинете стоя.

— Думаю, Клавдия Петровна, — сказал директор, — что нам трудно будет сработаться…

Я молчала.

— Мне пришлось, к сожалению, через голову комсомольской организации, погасить возмутительное безобразие в шестой группе. Я проделал ту воспитательную работу, которую обязаны были сделать вы. Нашему училищу нужен опытный комсорг, делающий своё дело с огоньком, с живинкой, настоящий вожак молодёжи. Если вы не приложите достаточных усилий…