Май: «Как же хотелось во время бакинской командировки попасть в Иран. Но в Иран меня не взяли, и я увидел Персию лишь через пограничную речку Астерз». А водруженные на перевале портреты снесло ветром…

П. Митурич — М. Митуричу (в Баку). Москва 22–23 декабря 1944 г.

«Мы были с Пашей [Захаровым], когда почтальон принес твое письмо, требуя оплаты за доставку, так как оно без марок. Паша с радости дал свои три рубля, и мы вместе стали читать.

Милый мой зайчик, как мы рады за тебя, что ты в теплых краях.

У нас зима добрая. В комнате тепло, но у меня уже бронхит, и злой. И все один, Юлинька не может ко мне перебраться.

Вечером был Женя Тейс, он ведь тоже тебя любит как родного.

Будь здоров, мой нежный Зая. Целую, обнимаю и скучаю без тебя. Пиши, спасибо за писульки.

Твой папа»^[401].

26 декабря. «Дорогой мой сынка, спасибо, получил поздравление по телеграфу, которое утром принимал от почтальона Паша. Женя, он и Таня еще оставались у меня после проведенной ночи за пиром. Большой лист бумаги, как новое небо, с цифрой 30 висел над столом. Прочитан был тост Вовы, присланный им. Время прошло в содержательной беседе.

Пили немного, хотя вина было вдоволь. Прошло время без музыки и пения. Я думаю, потому, что не было Редько. Женя посмешил, показав комические ребусы.

Паша по своей инициативе показал твои работы (которые ты выставлял). Женя показывал свои работы. Он же состряпал вкусное блюдо из гемотогена (бычья кровь), которым он сам усиленно подкармливается.

Вспоминали всех ушедших дорогих и отсутствующих и пили за ваше здоровье.

Как-то придется вам встретить Н[овый] Г[од]? Привет Алекс. Васильевичу и всем, кто помнит меня.

Сегодня зашел ко мне Леня и справлялся о тебе. Упрекнул тебя, что ты не выполнил обещания написать и сам обещал это сделать.

Сейчас я переживаю гриппозное состояние и сильный насморк, но работоспособность сохраняю. Сделал картоны (рисунки в натур[альную] величину панно) для двух панно и сдал. Так же продолжается работа для Вокса.

Твой картофель хорошо выручает меня. Часы уже исправлены и верно идут.

Бывают ли у тебя свободные часы для посещения города? Пригодилась ли тебе фуфайка? Как с обмундированием? Выпадал ли снег? Дожди? Ветры? Каково там море в эту пору? Какие птицы? Есть ли поблизости гора?

Обнимаю и целую, твой папа»^[402].

Май — отцу из Баку:

«Папан, у нас вагон с материалом застрял, и мы пока простаиваем. Вчера была экскурсия по городу, были в „Старом городе“, во дворце шаха и в краеведческом музее. В музее кольчуга точно такая же, как и у нас, и шлем есть такого же типа. Были в башне 12–13 века, очень солидное сооружение, стены до 6 метров толщины и высота 7–8 этажей. Она, по предположениям, служила маяком. Лестница у нее расположена в стене, окна по одному на каждом этаже обращены на юг. В архитектуре встречаются интересные украшения „сталактиты“, высеченные из камня. На мечетях высечена из камня тончайшая резьба. Милый папинька, у меня бывают некоторые сомнения относительно твоей линии в искусстве. Для примера я попробую разобрать последние рисунки. Конечно, они хороши и т. д. Хвалить я не буду. Ты нашел форму головы в рисунке:

1) разве это не будет более ценным (формально), если это будут несколько лаконичных линий? 2) Какую ты преследуешь цель? Если этот рисунок должен быть окном в будущее, то каким образом? Если ты считаешь, что он может научить делать крупные обобщения, то есть ты хочешь заставить подражать тебе в других отраслях человеческой деятельности, то какое значение имеет то, что нашел эту форму, м.б., совершенную? Ведь не важно как ты искал и что искал — метод. Если это упражнения, то ведь ты упражнения не считаешь нужными. В общем, я наскоро тут написал многое не так, как хотелось, и многое не написал, что хотелось…»^[403]

Митурич сохранял неукоснительную верность собственным традициям, держался за них. Традиционная «кальпа» состоялась даже в 1942 году — Митурич писал о ней Маю в своем первом письме к нему в армию. В 1944 году, как всегда 24 декабря, «кальпа» прошла почти так же, как проходила в довоенные годы, еще при Вере.

Только опять без Мая. Петр Васильевич описал ее и даже «изобразил» в письме к Юлии Николаевне:

«25–26.XII.44. Вот и прошло 24-е. Собралось всего 10 человек друзей. Ночь провели в спокойной и дружественной беседе. Над столом висел белый лист с большой начертанной синим цифрой 30. На стене под стеклом висел твой портрет, читал выдержки из твоих писем. Пили и за нашу любовь с криками „горько“. Так что ты максимально вещественно присутствовала с нами. Май прислал телеграмму с поздравлением „друзей солнца“. Вова Свешников (его ровесник) прислал поздравительный тост. В восемь часов гости разошлись»^[404].

В письме рисунок тушью: стол с гостями и над ним над люстрой, большой белый лист с цифрой 30.

Петр Васильевич рассказывает Юлии Николаевне обо всех своих делах, заботах, проблемах — трудная жизнь военных лет встает в живых конкретных деталях: «С 23-го я усиленно работал над картоном (увеличенным до натуры рисунком) для Строительной выставки. Хотят до нового года максимально выплатить долг. Сегодня уже отослал работу. Надеюсь получить 25 % по двум панно. Так что ты не слишком экономь: покупай мясо, жиры, сахар.

Очень жду оказии. Тебе нужно было сказать, что меня дома можно застать всегда до 1 часа дня и вечером после 8 ч.

С электричеством будь очень осторожна. Ваш ток в 220 вольт может произвести смертельный удар (но это, правда, за пробками, в цепи, ведущей к счетчику). Нужно ожидать повсеместно в районе Москвы проведения режима экономии топлива. У нас бани закрыты на месяц и обещают выключить свет. У меня разыгрался грипп, и насморк, и бронхит усилился.

Сейчас переживаю кризис, чихаю, кашляю ежеминутно…

Может быть, только в январе мне удастся выполнить панно. Пока что приступаю к рисунку на холсте, а красок еще нет у хозяев.

Опять карточки и страда прикреплений и получек наступает, кроме того, подваливают работу для Вокса, так что придется развить пары. Все это хорошо, лишь бы нам поскорей встретиться. Скорей бы обнять свою девочку, а множество забот и хлопот, конечно, ускоряют течение времени. …11-е письмо почему-то разорвано ровно пополам. Разорвала ты сама, т. к. вписанность текста говорит об этом, но что тебя к этому побудило, догадаться не смог.

Для меня также твои листочки, каждый раз вспышка радости, обновление чувства близости ко мне твоего существа, в которое я могу блаженно погрузиться уже без печали и сомнений в такой возможности. Целую, целую. Дорогая моя супружница. Твой Петр».

Петр Васильевич делит свои письма на «абзацы» и между ними помещает легкие изящные спирали-заставки. Письма-беседы, письма — «поток» чувств, впечатлений, бытовых мелочей, философских раздумий…

П. Митурич-М. Митуричу. Москва, 10 января 1945 года.

«Сегодня мне как-то особенно скучно без вас, родных и близких. Второй месяц не мог съездить к Ю.Н. Все дела вяжут, но сами плохо двигаются. Теперь стало дело за холстами и красками.

Может быть, ты вернешься, когда придется приступать к живописи, и мне поможешь?

Я не могу жить один, мне так необходим близкий человек рядом!

Недавно провел у меня вечер Романович, я сделал большой рисунок с него (удачный, еще более решительный и новый, чем с тебя).

На следующий день Момка [дочь] пришла. Я ее засадил позировать. Тоже сделал большой рисунок, но мы оба решили, что не очень удачно. Но когда я взглянул на другой день, оказалось, в нем есть что-то хорошее и цвет этой белянки выражен. Это важная характеристика искупает недостаток сходства и прочее.