Но пережив отца и весь неширокий круг его друзей единомышленников, ощутил я острое одиночество. <…> Я встречаюсь с новыми веяниями, которые не только ставили меня порою в тупик, но и навязывали свод непререкаемых истин, когда даже привычная терминология становится неприменимой и разговор (можно ли назвать это разговором?) идет на разных языках…

И мысли обращаются к прошлому»^[6].

Прошлое — детство и юность Мая Митурича — то «настоящее», в котором проходила жизнь и противостояние его родителей.

Малоблагоустроенное существование на девятом этаже дома на Мясницкой, знаменитого дома Вхутемаса, где с начала двадцатых годов обитали художники. В этом художническом «улее» до конца жизни жили Петр Васильевич и Вера Владимировна с сыном Маем, а затем и со стариками Хлебниковыми, родителями Веры. «Жилье наше изначально было мастерской, полученной отцом от Вхутемаса в доме № 21 по Мясницкой улице. Как раз против главного почтамта. Это была сложной конфигурации тридцатиметровая комната, без прихожей. Вход прямо с лестничной клетки „черного хода“, по которому одни мы и ходили. Остальные жильцы дома пользовались „парадным“ ходом, где даже был лифт. Прямо в комнате стояла газовая плитка, водопроводный кран и фанерная кабинка уборной. За стеной, с „парадной“ стороны жил друг отца Петр Иванович Львов… Бывало он стучал в стенку и кричал: „Иду к вам пить чай“. Но для этого ему приходилось спуститься вниз, обойти по двору дом и по черному ходу подняться к нам»^[7].

Эта «верхотура» девятого этажа, крыша одного из самых высоких, по тем временам, московского дома, куда выходили подышать воздухом старики (П. Митурич сделал карандашный рисунок «В. А. Хлебников (отец Веры) на крыше дома». 1931), откуда рисовал Петр Васильевич панораму Москвы — запечатлена им на рисунке 1924 года «Вера Хлебникова».

Май: «Над чердаком была просторная с дощатым деревянным полом площадка, обнесенная как теннисный корт высокой сеткой. Там, на этой площадке сделал отец свой знаменитый рисунок с моей мамы»…^[8]

Она стоит, опираясь на металлический брус перил оплетенного проволокой ограждения крыши — с распущенными по плечам перехваченными лентой волосами, в просторной блузе, опоясанной тонким шнурком и широкой юбке, намеченной сильными штрихами мягкого черного карандаша в свойственной Митуричу контрастной живописной манере. Печальный и задумчивый, обращенный в себя взгляд огромных глаз — взгляд женщины, ожидающей ребенка, высокая, словно бы струящаяся фигура придают облику Веры сходство с таинственной вилой, бесконечно далекой и отрешенной от окружающего ее мира. Пространство Москвы, взятое с птичьего полета, дробная суета домов, окон, крыш, замыкающихся в перспективе мелким силуэтом Кремля, ничего не имеет общего с тем «пространством», в котором пребывает царственная Вера, возносящаяся головой в небо…

Вера Хлебникова была для Петра Митурича связующей нитью, живой памятью о Велимире. Он ощущал в ней его, любил в ней не только ее, но и его; их соединило общее горе — смерть Хлебникова.

«Велимир любил проводить время в отдельной маленькой комнате Веры, где она пыталась писать. Рассказывал ей много о своих встречах с поэтами и писателями, <…> По смерти Велимира я списался с Верой и поддерживал с ней отношения и таким образом вмешался в их астраханскую жизнь. Снабжал их своими новинками и чем мог. Так что Вера морально была уже не одинока как живописец. Она прислала мне свою большую картину, из которой я усмотрел все великолепие ее искусства…»^[9]

Картина, присланная Верой Хлебниковой Петру Митуричу, была, по-видимому, «Русалки» 1916–1917 годов. Написанная под впечатлением оперы А. Даргомыжского, картина эта изображала утопающего юношу — его голова и рука мучительно вытянуты и, кажется, устремлены к жизни, к земному воздуху; еще хранят живой реальный цвет кожи, волос, губ… Но нет ему возврата, он навсегда затянут, погружен — не в воду, но в странное мистическое пространство, состоящее из голов, волос, рук призрачных существ — русалок с огромными таинственными незрячими глазами. Сделанные не без влияния модерна, «Русалки» прежде всего подкупали своей живописью, красотой мерцающей, струящейся перламутром красочной поверхности. Завораживающей причудливостью они были близки поэзии Велимира Хлебникова, хотя поэзия Хлебникова суровей и строже, без всякого налета декаданса.

Эта близость, напрашивающиеся ассоциации с самим Хлебниковым, с его трагическим уходом из жизни не могли не взволновать Петра Митурича, не тронуть до глубины души, не вызвать ответной душевной щедрости по отношению к Вере. «Она получила серьезный отклик по глубокому существу ее жизненной задачи…»^[11]

П. Митурич — В. Хлебниковой.

Москва, 7 августа 1923 года.

«Сегодня получил Вашу картину, дорогая Вера Владимировна, и письмо. Разрешите мне ничего не говорить о картине; будет неправильно думать, что я воздерживаюсь отрицать ее, нет. Она мне нравится. В ней все так глубоко настояще, что даже Париж прощаешь за его влияния. Хочется еще видеть Ваши картины и Вас самою…»^[12]

Они шли к встрече разными дорогами, общими лишь в одном: их обоих осеняла личность Хлебникова, они оба жили, озаренные его светом.

Попробуем же увидеть Веру — «ее картины и ее самою». Она незаслуженно мало известна, заслонена тенью великого брата Велимира Хлебникова, оттеснена на второй план славой своего мужа Петра Митурича. Вера Хлебникова достойна того, чтобы именно с нее начать рассказ о мире Митуричей-Хлебниковых. Пора вывести ее на авансцену, высветить светом рампы ее удивительное, странное, по-своему прекрасное лицо.

«23 июня 1923 г. Канун Ивана Купалы.

Папоротник цветет маленьким неприглядным цветком, но если сорвать его в урочный час, тогда… может, вспыхнет и загорится Ало-купальский цвет…»^[13] Автобиографические записки Веры Хлебниковой.

Автобиография художницы «милостью божьей», художницы во всем: в изобразительном искусстве, в литературе, в жизни.

Литературный «автопортрет» Веры: «Взгляд больших глаз. Вглядеться в них — кажется, что две голубых лампады мерцают на бледной смуглости старинной иконы. Сама ли она лик иконы… И еще чем-то неведомым осененная, она кажется олицетворением созерцания…»^[15]