Варью вспомнилась армейская служба и старый ефрейтор, который во время войны летал на бомбардировщике, да и позже поездил по белу свету; во время перекуров в ангаре ефрейтор рассказывал им, как парни из бедных семей на всем побережье Средиземного моря, от Катании до Кипра, неделями ждут пароходов с американскими туристами и как стареющие женщины сходят на берег на несколько часов и выбирают себе партнеров. «Быстро стареют бабы,— думал Варью,— а мириться с этим не хотят». Он поставил на стол пустую бутылку и повернулся к женщине:
— Никс шпацирен...
— Was?[17]
— Не пойду.
— Почему нет?
— В кенгуру я превратился.
— Was ist das Kenguru?[18]
— Записался в школу кенгуру.— Варью помахал ей рукой: дескать, салют, чао — и ушел.
Но, сев в кабине «ЗИЛа» и выехав на дорогу, он с удивлением заметил, как его обгоняет красный спортивный «форд-капри». В нем сидела та самая женщина. Она махала ему рукой, делая знаки, чтобы он остановился. Варью кивнул и включил указатель поворота: мол, сворачиваю на обочину. Женщина тоже свернула и остановилась. Взглянув в зеркальце, Варью убедился, что сзади никого нет, можно спокойно маневрировать,— и, резко вывернув руль влево, промчался мимо «форда», выехал на шоссе и разогнал машину, сколько позволяли правила. Но без особого успеха: уже у бензиновой колонки красный «форд» догнал его и засигналил лампой. Варью некоторое время наблюдал за ним в зеркальце, но потом это ему надоело. Он включил магнитофон и грустно слушал маленького льва. Хорошо пел маленький лев, и все-таки у Варью появилось такое ощущение, что этой песней нельзя спасти мир от стального чудовища. Для этого нужна какая-то еще более красивая и добрая песня. Когда он проигрывал знаменитых ЭЛП во второй раз, красная машина в зеркале стала постепенно отставать. Варью с некоторым интересом следил, как она уменьшается, превращается в точку и совсем исчезает. Он успокоился.
5
— ...Самое странное и интересное — это, конечно, огненное ядро. Под действием высвобождающейся энергии корпус самой бомбы и находящиеся вокруг предметы, вещества за один миг превращаются в сгусток раскаленного газа. Температура в огненном ядре больше десяти миллионов градусов по Цельсию. Ядро поднимается со скоростью сто метров в секунду и быстро расширяется. У бомбы в одну мегатонну диаметр огненного ядра через одну целую восемь десятых секунды составляет уже тысячу семьсот пятьдесят метров. У бомбы в пятьдесят мегатонн — почти девять тысяч метров. Так что, если бы этот шар катился по земле, он был бы высотой с Эверест. Но он не остается на земле, а поднимается в воздух. При взрыве бомбы в десять мегатонн пламя охватывает все в диаметре тридцати — сорока километров, люди получают сильные ожоги. В целом площадь поражения две тысячи пятьсот квадратных километров. Лучевой удар поражает еще большую территорию — примерно двадцать тысяч квадратных километров. В момент возникновения огненного ядра по земле и в воздухе прокатывается мощная ударная волна. Шестого августа тысяча девятьсот сорок пятого года Энола Гай на своём самолёте «Б-29» сбросил на Хиросиму первую атомную бомбу; так вот, он был уже в семнадцати километрах от места взрыва, когда устройство по радиокоманде взорвалось,— и все же волна догнала его. Два страшных толчка встряхнули самолет, он едва не рухнул. После такого взрыва трудно остаться в живых. Кто не сгорит, того медленно, но неизбежно убьет нейтронное и гамма-излучение...
— В армии рассказывал нам об этом один офицер. Темное дело. Трудно понять.
— Все дело в цепной реакции. В атомный котел помещают частичные заряды расщепляющегося материала — урана, плутония — так, что по отдельности каждый заряд меньше критической массы, а вместе — больше. Для начала и быстрого развития цепной реакции необходимо лишь наличие необходимого количества нейтронов. Лучше всего поместить в конструкцию генератор свободных нейтронов. В атомных котлах цепная реакция начинается, когда вынимают кадмиевые стержни, поглощающие нейтроны. Вот на этом принципе работает и атомная электростанция, которую мы строим. Здесь мы замедляем весь процесс, потому что цель здесь не взрыв, а получение энергии.
— Умные были ребята, которые все это придумали...
— Среди них двое венгров было: Лео Силард и Енё Вигнер. Они еще в тридцать девятом призывали Рузвельта, тогдашнего президента, ускорить исследования в области атомной физики. Цепную реакцию им удалось вызвать впервые второго декабря сорок второго года в лаборатории, построенной под футбольным полем Чикагского университета.
— Под футбольным полем?
— О, это было особое подземное сооружение.
— А если б там как раз матч шел...
— Не было матча.
— Хорошо еще, что не было...
— Не было и не могло быть. Такие эксперименты можно производить лишь в условиях строжайшей дисциплины и осторожности.
— И конечно, если деньжата есть. Как вы думаете, дорого это американцам обошлось?
— Дорого. До конца второй мировой войны было сделано всего три бомбы. Для этого построили целый город на пятьдесят тысяч жителей... Над программой работало не меньше ста пятидесяти тысяч человек. Для строительства электромагнитного цеха использовано было четырнадцать тонн серебра.
— Потрясно! У них и серебра, наверное, после этого не осталось?
— Почти не осталось. Этот электромагнитный цех съел чуть ли не все запасы федерального банка. Три бомбы обошлись почти в два миллиарда долларов, а может, и больше.
— И не впустую эти затраты?
— Тогда американцы считали, что не впустую, потому что сто пятьдесят тысяч человек изготовили устройство, которое за одну секунду убило восемьдесят тысяч человек. Это не считая Нагасаки... К тому же они думали тогда, что сохранят монополию на атом, но тут-то и просчитались. В сорок седьмом году уже работал первый советский атомный реактор, а в сорок девятом Советский Союз взорвал свою атомную бомбу. А там пошли англичане, французы, китайцы. Сегодня атом уже не секрет... И как подумаешь, что при расщеплении всех атомов одного грамма урана высвободится столько же энергии, сколько при сгорании шести тонн угля, так, пожалуй, приходится сделать вывод, что не впустую были затраты. В мире страшный дефицит энергии. Потому-то и нельзя никак отказаться от использования расщепляющихся материалов.
Иштван Варью нажал на тормоз, снизив ход до сорока: впереди полз трейлер с железобетонными панелями. Обогнать его не удавалось: встречные машины шли беспрерывным потоком. Варью взглянул на инженера, потом на письмо Жожо. Утром он успел лишь открыть письмо, но тут пришлось все отложить и ехать.
Письмо он получил утром в конторе, вместе с путевым листом. Тут же вскрыл его и начал читать, но едва дошел до конца первого абзаца, как к нему подошел диспетчер; с ним был молодой человек со строгим лицом и бородкой. Выяснилось, что молодой человек — инженер, он будет сопровождать груз до самого Пакша. «Надо же — инженер... На вид парень как парень»,— думал Варью, когда они ехали грузиться в Академгородок. Там он снова взялся за письмо, но едва дошел до половины, как ящики были погружены. Молодой человек со строгим лицом начинал действовать ему на нервы; только позже, на шоссе № 6, когда инженер закурил «Мункаш», Варью немного смягчился. Постепенно они разговорились; дорога до Пакша летела незаметно.
Когда удалось наконец обогнать трейлер, Варью взглянул на инженера:
— Скажите, а что в этих ящиках?
— В одном — большой манипулятор, в остальных — тяжелое стекло и еще кое-какие вещи.
— Это для электростанции?
— Они используются и в атомных электростанциях, но сейчас мы их везем для другой цели. По соседству с электростанцией будет установлена дозиметрическая и лучезащитная лаборатория...
— А там что будет?
— Там будем вести исследовательскую работу... Измерение радиоактивности, лучевая гигиена, лечение...
— Вы разве не инженер?
