На лестничной площадке что-то шелохнулось и скрылось из виду. Будто тень проскользнула. Джефферс ничего не успел разглядеть.
В доме пахло газом.
Джефферс взбежал по ступенькам, ворвался в спальню.
Дэвид лежал на постели неподвижно. Спальню наполнял газ, с шипением струившийся из открытого крана над плинтусом возле двери. Джефферс завернул кран, поспешно распахнул все окна и бросился к Дэвиду.
Труп уже успел остыть. Смерть наступила несколько часов назад.
Надрывно кашляя, доктор выбежал из комнаты: из глаз у него лились слезы. Лейбер не мог сам открыть газ. Никак не мог. Снотворное свалило бы и быка: Дэвид должен был проспать до полудня. Это не самоубийство. Или все же такой ничтожной вероятности нельзя исключить?
Джефферс оцепенело простоял в коридоре минут пять. Потом двинулся в сторону детской. Дверь была закрыта. Он распахнул ее. Вошел, шагнул к кроватке.
Кроватка была пуста.
Доктора шатнуло, но он устоял на ногах, потом произнес куда-то в пространство:
— Дверь в детскую захлопнуло сквозняком. Забраться обратно в кроватку, где бояться нечего, ты не смог. Что дверь захлопнется, ты не предвидел. Вот от таких пустячков, вроде захлопнувшейся двери, рушатся самые безупречные планы. Я тебя найду: ты прячешься где-то в доме, притворяясь, что ты — это не ты. — Доктор, казалось, впал в ступор. Он приложил руку ко лбу и вяло улыбнулся. — Вот, я уже заговорил словами Элис и Дэвида. Но другого выхода у меня нет. Я ни в чем не уверен, но другого выхода у меня нет.
Джефферс спустился вниз, раскрыл свой докторский чемоданчик, вынул из него какой-то предмет и зажал в руке.
В холле послышался шорох. Слабый, едва заметный. Джефферс мгновенно обернулся.
— Мне пришлось оперировать, чтобы ты появился на свет. Теперь, выходит, снова нужна операция — спровадить тебя отсюда…
Доктор сделал пять-шесть быстрых, уверенных шагов в глубину холла. Вскинул руку, в которой что-то блеснуло на солнце.
— Погляди-ка, малыш! Блестящее — красивое!
Толпа
The Crowd, 1943
Перевод С.Сухарева
Эта история — подлинная. Я пришел в гости к моему другу Эдди, который жил на Вашингтон-стрит, близ Барендо, у кладбища: было это лет шестьдесят пять тому назад. Послышался жуткий грохот. Мы выскочили на улицу, бросились к перекрестку. Автомобиль мчался со скоростью семьдесят миль в час. Врезался в телефонный столб и разлетелся напополам. Внутри сидели шестеро. У троих смерть наступила мгновенно. Я наклонился к одной из женщин, надеясь чем-то помочь: она приподняла голову и умоляюще на меня посмотрела. Ей оторвало челюсть, которая лежала у нее на груди: взглядом она заклинала о спасении, но веки ее сомкнулись, и я понял, что она умерла. Так вот: пока я стоял над женщиной, невесть откуда собралась толпа. С одной стороны улицы располагалось кладбище, но не могли же все эти люди явиться оттуда? Или могли? Все остальное исключалось: здания к вечеру опустели, свет в окнах не зажигался. В школьном дворе неподалеку никого не было. Неоткуда было появиться ни единому человеку, разве что из коттеджей, но до них было несколько кварталов. Однако же сбежалась целая толпа — уж не призраки ли это были? Эта толпа мне вспомнилась шесть лет спустя. И я подумал: «Надо написать об этом рассказ. Не знаю, как сюжет пойдет дальше, но почему бы не начать?» И через два часа рассказ был написан.
Мистер Сполнер закрыл лицо руками.
Он почувствовал, как его тащит через пространство, услышал виртуозно извитый взвизг; автомобиль пробил стену насквозь, кувырнулся вниз, точно игрушка, а его выбросило наружу. Потом — тишина.
Сбегались люди — целая толпа. До него, простертого, смутно доносился топот ног. Он мог определить возраст и рост каждого из тех, кто бежал по летней траве, по размеченному тротуару, по уличному асфальту, и тех, кто пробирался через груду кирпичей к его машине, которая торчала почти вертикально на фоне ночного неба, а колеса ее продолжали бессмысленно крутиться.
Откуда взялась толпа, мистер Сполнер не понимал. Он силился не потерять сознания, и лица собравшихся окружили его, нависая подобно огромным ярким листьям наклоненных деревьев. Лица, взявшие его в кольцо, перемещались, теснились, менялись и вглядывались, вглядывались, стараясь по лицу вычислить срок его жизни и назначить час смерти: оно словно бы превратилось в циферблат лунных часов, где тень от носа, как стрелка, должна показать на щеке время, когда оборвется его дыхание.
Как мгновенно возникла толпа, думал он, и стянулась вокруг него, будто радужная оболочка вокруг зрачка, взявшись невесть откуда.
Вой сирены. Голоса полицейских. Его поднимают. Из губ сочится кровь, носилки вдвигают в карету скорой помощи. Слышится вопрос: «Он умер?» Кто-то отвечает: «Нет, жив». Вмешивается третий: «Он не умрет, до этого далеко». Мистер Сполнер видел в ночи лица столпившихся над ним и по выражению этих лиц понял, что не умрет. Это было странно. Лицо мужчины — худое, бледное, сосредоточенное; мужчина судорожно дергал кадыком и кусал губы, его мутило. Была там и невысокая женщина — рыжеволосая, с ярко накрашенными губами и румянами на щеках. Веснушчатый мальчуган. Еще и другие лица, разные. Морщинистый старик с запавшим ртом, старуха с родинкой на подбородке. Все они явились откуда-то — но откуда? Из домов, из автомобилей, из переулков, из близлежащих окрестностей, потрясенных слухом о несчастном случае. Из переулков, из гостиниц, из трамваев — или вообще из пустоты?
Толпа глядела на него, мистер Сполнер глядел на толпу — и она ему все больше не нравилась. Подспудно в ней таилось что-то глубоко неладное. Что именно — назвать он не мог. Толпа была куда опасней, чем выверт, случившийся с ним по вине машины.
Дверца «скорой» захлопнулась. Через окошки толпа не уставала пожирать его глазами. Эта толпа, неизменно сбегавшаяся в мгновение ока — на удивление проворно — и собиравшаяся в кружок, чтобы всматриваться, вглядываться, изучать, глазеть, таращиться, тыкать пальцем, досаждать, своим неприкрытым любопытством баламутить человека в предсмертном уединении.
«Скорая» тронулась с места. Мистер Сполнер в полузабытьи запрокинул голову, но даже с закрытыми глазами ощущал на себе взгляды толпы, цепко за ним следившей.
День ото дня перед мысленным взором мистера Сполнера колеса его автомобиля не переставали крутиться. То одно, то все четыре вращались и вращались, непрерывно и неустанно, с мерным стрекотом.
Он понимал: тут что-то не то. Что-то не то и с этими колесами, и со всем случившимся, и с топотом ног, и с въедливым любопытством. Лица из толпы перемешивались и вплетались в бешеное вращение колес.
Мистер Сполнер очнулся.
Солнце заливает больничную палату, врач считает у него пульс.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает врач.
Колеса растворились в воздухе. Мистер Сполнер огляделся.
— Кажется, неплохо. — Он попытался найти нужные слова, чтобы задать вопрос. О том, что с ним произошло. — Доктор!
— Да?
— Эта толпа — она была прошлой ночью?
— Два дня назад. Вы у нас с четверга. Впрочем, у вас все хорошо. Пошли на поправку. Только не вставайте пока.
— Эта толпа. И с колесами что-то. При авариях бывает с людьми, что они… э-э… немного того?
— Временно случается. Но постепенно проходит.
Мистер Сполнер не сводил глаз с доктора.
— А бывает так, что смещается чувство времени?
— Шок иногда влияет.
— Так, что минута растягивается на час, а час сжимается до минуты?
— Бывает.
— Позвольте, я вам тогда расскажу. — Мистер Сполнер лежал на жесткой кровати, солнце било ему в лицо. — Вы посчитаете, что я спятил. Ехал я, как вам известно, на большой скорости. Теперь сожалею. Вылетел на обочину и врезался в стену. Меня, видимо, ранило, я не мог шевельнуться, но помню все хорошо до сих пор. Особенно — толпу. — Он немного помолчал, а потом решил продолжить, вдруг осознав, что именно его тревожит. — Толпа собралась слишком быстро. После аварии прошло секунд тридцать, а все они уже нагнулись надо мной и впились взглядами… немыслимо вообразить, что они могли сбежаться вмиг, да еще далеко за полночь…
