Когда две другие девушки встали, она прислушалась.
— Понимаешь, Ирма, — говорила Кэти Чэндлер, Кэти Файнер,— он действительно ужасно богат там, в Висконсине. Он грубый, шумный человек, но когда мы поженились, это казалось неважным. А теперь иногда я его ненавижу!— зло сказала она. — И он очень жесток. Иногда. Когда сильно выпьет.
Лаки мгновенно интуитивно решила не слушать эту речь. Она не знала, почему.
— Ну, девочки! — весело крикнула она. — Под душ. Трахнутые бойскауты (такое общее обозначение Ирма дала всем «морякам») скоро вернутся домой!
Взрыв жестокости Сэма Файнера не заставил себя долго ждать. Как и демонстрация своего богатства. Когда мужчины, проведя день с «Наядой», вернулись, приняли душ и присоединились к женщинам в баре, все было за счет Сэма Файнера. Все находившиеся в чертовом баре пили за счет Сэма Файнера, никому не позволили купить ни единого коктейля до ужина. Ужин был тоже за счет Сэма Файнера, конечно, не для всей клиентуры, но для всей их группы, в которую теперь входили Бонхэм и Орлоффски, которых он привез с собой, и, конечно, теперь вездесущий Джим, который с медленной, чертовски привлекательной, «дьявольской» улыбкой подмигнул Лаки из-за спины Файнера. Но это не все, объявил Сэм Файнер громким гусиным голосом всем, он сегодня окончательно решил вложить еще десять тысяч в корпорацию Бонхэма и в шхуну. Деньги он переведет очень быстро. Сомнений не было, он говорил это серьезно. Сэм Файнер явно не понравился Рене, как и Лаки. С другой стороны, Лаки было ясно, что Рон теперь не будет «растратчиком» и не будет платить за питье и ужины всех остальных. Сэм Файнер взял эту роль Гранта на себя, и Лаки вовсе не возражала. Давно пора. Когда следующие два дня Сэм с женой и вся группа (кроме Бонхэма и Орлоффски, которым нужно было работать на судне) выходили рыбачить с Джимом Гройнтоном на катамаране, Сэм Файнер платил за все. За все, за всех, даже за сандвичи и пиво, которые они брали в отеле. Он привез свой акваланг «Скотт Гидропак» и тройной запас баллонов и плавал в нем, а остальные — в масках с трубкой. Он многоречиво восторгался прогрессом Гранта, но сам не очень-то нырял с трубкой, не любил этого, да кроме того, он не верил в то, что ловля рыбы — это спорт, к тому же у Джима был компрессор для закачки баллонов. Вечером третьего дня произошел взрыв.
Лаки так и не смогла понять причину всего случившегося. И никто не смог. Она уже поговорила с Грантом о Файнерах и о ее ощущении, что они вовсе не влюблены друг в друга, как он утверждал. «Ну, я ничего не знаю, — защищался он, — и я ничего не заметил. Я не говорю, что ты не права. Единственное, что я знаю, что когда я повстречался с ними на Гранд-Бэнк, они были влюблены, как мы...» И он замолчал. Он, очевидно, хотел сказать «как мы сейчас». Молчание могло означать, что он думает, не сказать ли: «как мы были». Но ясно, что он и этого не хотел. И в конце концов он оставил фразу в прежнем виде. Грамматически это достаточно правильно: «влюблены, как мы». Но изначальное намерение было иным, и в конце предложения ощущалась не точка, а многоточие... Однако, подумала она, он неплохо это сделал. «Вот и все, что я знаю», — заключил он после паузы. Тогда она пересказала разговор у бассейна. Она не сказала, что ощущает, что он, Грант, сам когда-то трахал Кэти Чэндлер. «Так что, я думаю, все это из-за того, что он начал ее обманывать», — подытожила она. «Ну, по крайней мере, в этом ты меня не можешь обвинить, о Господи». — «Не могу? — спросила она. — Но я могу». — «Слушай, если ты снова об этом, — сказал он, — я же все объяснил...» Это был самый типичный вечер наедине перед сном.
Как бы там ни было, на третий день Сэм Файнер не вышел с ними на катамаране, а поехал в город, на шхуну, но настоял, чтобы Кэти плыла с ними и заявил всем, заявил Джиму, что хотя он не едет, все они — его гости и платит он. Вечером он вернулся около половины седьмого с Элом Бонхэмом, но без Орлоффски, оба, как сказал позднее Рене, выглядели весьма утомленными. Ясно, что в городе они путешествовали по барам. «А почему бы, в придачу, еще и не парочка борделей?» — подумала про себя Лаки, услышав об этом; судя по тому, что она уже знала о Бонхэме, это вполне вероятное предположение.
Возможно, все это произошло просто из-за питья. И ничьей вины нет. Никого из них в баре не было, а они должны были там с ними встретиться, и, возможно, если бы там хоть кто-то был, ничего бы не случилось. Она и Рон еще переодевались у себя в номере. Спайсхэндлеры тоже. Кэти тоже была наверху и, наверное, услышала его голос, когда они шли по дорожке к дому, и поняв, что что-то происходит, сбежала вниз. Но она либо опоздала, либо мало значила. Они с Бонхэмом заказали в баре выпить, а выпив половину, Файнер заказал еще. Был час коктейлей, и в баре толпились люди, гости отеля, жители города, и когда бармен Сэм не сразу подал бокал, Сэм Файнер швырнул низкий, полунаполненный стакан с тяжелым дном вдоль стойки, как шар в дешевом механическом кегельбане, и со стойки полетели бутылки и стаканы испуганных и веселых гостей. «Черт подери, я же заказал выпить! И когда я заказал выпить, то жду, чтоб мне, черт подери, подали! И быстро!» Бонхэм уже держал его, но это не смогло высушить и соскоблить капли и пятна с манишек и платьев гостей, сидящих вдоль всей стойки бара. У Рене было два ямайских вышибалы, хотя за всю историю отеля они ни разу не понадобились, и, как обычно, в нужную минуту ни одного не было поблизости. Тут же примчался Рене. «Лутше убери свой друг, Эл! — сказал он. Он был вне себя. — Инакше я позвать полиция». — «Как ты думаешь, что я делаю»?! — ответил Бонхэм, удерживая извивающегося и ругающегося Файнера, который отчаянно рвался к бармену, считая, что тот его оскорбил. Наконец Бонхэм вывел его на веранду, к ступенькам, где к ним подбежал «швейцар» в форме гаитянского генерала и помог Бонхэму. Наконец, они вывели его на дорожку, но здесь ему удалось улизнуть.
К этому времени все в отеле услышали шум и сбежались на него, и среди них Рон с Беном, узнавшие голос Файнера и надеявшиеся помочь. Лаки и Ирма бежали следом. Ямайский швейцар был почти таким же крупным мужчиной, как и Бонхэм, но он был растерян и напуган, поскольку ни с чем подобным никогда не сталкивался. Нападение на швейцара в Гранд Отель Краунт было таким же неслыханным делом, как нападение на швейцара в Сарди или в Павильоне, но именно это и сделал Сэм Файнер. Ускользнув от них, он постоял пару секунд, отдышался и помчался прямо на швейцара, который, как привратник, загородил ступени; Файнер, пытаясь пройти, изо всех сил ударил его, но в этом коренастом широкоплечем теле было много сил. В первый раз швейцар просто оттолкнул его, получив при этом пару тяжких ударов в голову. Файнер снова напал, и на этот раз швейцар начал отвечать, хотя видно было, что он не драчун и ему все это не очень нравится. Вид у него оставался таким, будто он не мог поверить в происходящее, он с недоумением вытер кровь на щеке.
В общем, Файнер четыре-пять раз нападал на него, бессвязно ругаясь, вопя и явно наслаждаясь. И все это время Бонхэм стоял позади и повторял: «Сэм, Сэм. Что ты делаешь? Это же Краунт!Ради бога, прекрати. Это Краунт!Это не порт. Прекрати». На веранде у перил столпились все посетители и смотрели, среди них и те, чьи рубашки и платья были испачканы. В Гранд Отель Краунт такого не видели. Когда Рон начал проталкиваться к ступеням, чтобы помочь, Лаки схватила его за руки, но это оказалось излишним. Его остановил знаменитый нью-йоркский обозреватель, живший в Краунте и давно знавший его по Нью-Йорку.
— Ты знаешь этих людей? — услышала она его тихий голос.
— Да. Это мои друзья. Я хочу это прекратить.
— Не вмешивайся, — так же тихо сказал обозреватель. Хотя он и не был крупным, но все же мощнее Рона.
Обозреватель кивнул Лаки.
— Он прав, — сказала Лаки из-за спины мужа.
— Тут с дюжину газетчиков, обозревателей и ребят из «Тайм», местные и нью-йоркцы. Уже утром по всему Нью-Йорку разнесется эта новость. И по всему Кингстону. Ради бога, не впутывай свое имя. Им бы хотелось его использовать. Особенно парням из «Тайм».
