— Да ладно, — слабо возразил Грант. — К утру все забудется. Пенили спать. — В этот момент он думал только о славном, милом сне.

— Я не желаю, — сказала Лаки. — Со мной так никто не разговаривал. — В номере она вытащила чемодан, бросила его на кровать и начала зашвыривать в него вещи. Грант улегся на другую кровать.

— Кончай, Лаки, — утомленно произнес еж. — Это несерьезно. Завтра мы все над этим посмеемся.

— Уж я-то точно не буду, — ответила она, продолжая упаковываться. — С моим мужем никто так не разговаривал. Люблю я его или нет, это мое дело.

И она не останавливалась, пока не раздался стук в дверь. В комнату тихо проскользнул Рене, весь — сплошное раскаяние.

— Вы знаете, она, как говорят, в смертельни зигзаг, — сказал еж. — Ета ничиво не значить.

— Ты просишь прощения? — спросила Лаки, собирая вещи.

— Да, — с огромным галльским достоинством ответил Рене. — Я прошу прощения за мине, за Лизу, за Гранд Отель Краунт и за вся сотрудники Гранд Отель Краунт. Я умолять вас. Пошалуста, не уезжайте.

— Хорошо, — спокойным голосом ответила Лаки. — Я остаюсь. — Она начала выкладывать вещи.

— Увидимся утро, — печально произнес Рене. — Если наши головы не будуть так распухнуть, што не пролезут в двери.

— А теперь оставь меня в покое, — сказала Лаки, когда Рене ушел. — Будь подальше от меня. Я серьезно. Не потому, что я зла на тебя. Я не зла. Но я тебя не люблю. А это другое. Я не хочу тебя и оставь меня в покое.

— О Боже милостивый! — воскликнул Грант.

И при этой ремарке они улеглись на разных краях сдвинутых вместе двойных кроватей.

30

Так что все оставалось по-старому. И было ощущение, что так и будет продолжаться. Если Грант ждал какого-то примирения после впечатляющей, неожиданной и яростной защиты семейной группы под фамилией «Гранты», то он ошибался. Однако Грант даже не думал об этом. Думал он совершенно о другом, и когда на следующий день он протрезвел и они сошли вниз, где их приветствовала улыбающаяся Лиза, которая не стала затруднять себя извинениями, он продолжал думать о том же. Эта мысль пришла где-то в середине спора между Рене и Лизой о том, хорошо или плохо обходится Грант с Лаки. Здесь что-то связано со словом «шлюха».

Лиза сказала, что если бы Грант обращался с ней так, как с Лаки, она бы ощущала себя шлюхой. Рене с галльской страстью возразил, сказав, что такая она и есть, как и все женщины, что это их естество, и что же из этого? Краткая и резонная галльская позиция. Но слово Лизы зацепило какую-то особую струну его сознания, как будто он что-то должен был вспомнить, узнать, но мысль ускользала. Он опять отложил ее и на следующий день, на следующее утро, когда протрезвел, снова думал об этом, пока Бен, Ирма и Лаки резвились в бассейне с Джимом Гройнтоном и несколькими другими гостями.

Прошлым вечером, когда Лиза заговорила об «ощущении себя шлюхой», Лаки просто сидела с пьяными сверкающими глазами и не реагировала. Но несколько их самых крупных и жестоких ссор каким-то образом были связаны со словом «шлюха». Он вспомнил, что именно это слово — «шлюха», — произнесенное Лаки и только Лаки, — было ключевым в вечерней сцене купания нагишом на вилле сэра Джона Брейса, когда Лаки убежала, всхлипывая и крича: «Я не шлюха! Я не шлюха!»— и спряталась в гардеробной. Он вспомнил, что именно это слово «шлюха» вызвало ужасную ссору ночью в постели, когда он, пьяный, приревновал еек бывшему «ямайскому любовнику» Жаку. Он сказал, что ощущает себя женатым на шлюхе. Она взбесилась. Более того, она обледенела — абсолютно обледенела. Он вспомнил, как она сказала напряженным, ледяным топом: «Но я никогда не брала денег»,— только у Рауля, добавила она, который был богат и за которого она намеревалась выйти замуж. Все это было так смешно. И он вспомнил и самую сильную ссору: вечер, когда она врезала ему сумочкой по носу и ушла из отеля. Тогда он был очень неправ. Но всплывало ли слово «шлюха» и в тот раз? Нет? Он не мог вспомнить. Но намек был, когда он рассказал о том, как проснулся, провалившись до подмышек между кроватями, и удивлялся, на ком он женился. Теперь он вспомнил и о том, что он тогда впервые отметил и поразился полному несоответствию ее реакции, ее ответа. И потом, когда он рассказал ей о Кэрол, именно она постоянно повторяла: «шлюха», «потаскуха», «нью-йоркская подстилка», «девушка на вечер», «давалка». Что это? Комплекс вины? Ненависть к себе? Это связано с тем, что он был любовником Кэрол, когда познакомился с ней, и это заставляет ее думать, что он считал ее шлюхой? Но в этом нет смысла. И он так не считал. Иисусе, он ее любил. В этом нет смысла. И это уничтожает их брак, когда он даже и не начался по-настоящему.

Грант сам достаточно хорошо знал, сам за многие годы хорошо понял, хотя никогда не посещал психоаналитиков, что у него в душе был своего рода «синдром отказа», который мог включиться от малейшей и самой неоскорбительной вещи. Сознавая это, он постепенно научился управлять им, но время от времени, обычно, когда он напивался и поэтому был не в себе, какой-нибудь реальный или вымышленный «отказ» мог превратить его в рычащее, едва ли не смертоносное животное. Именно это произошло с ним, когда он набросился на Лаки из-за Жака Эдгара (он вспомнил тогда, какую самодовольную радость ощущал сам от того, что трахал — от того, что когда-то трахал — Кэти Файнер, когда увидел Сэма Файнера; и он мог резонно предположить, что Жак Эдгар ощущал нечто подобное). И в этих случаях — в состоянии опьянения — он был бессилен справиться с собой. Выходит, у Лаки тоже было нечто неуправляемое, связанное со шлюхами или с мыслями о ней, как о «шлюхе»? Но никто, никтои никогда и в мыслях не считал ее шлюхой.

Грант размышлял и наблюдал, как Лаки веселится, плавая наперегонки с Гройнтоном. Если он ей так не доверяет, то в конце концов то, как она флиртует с Джимом (черт подери, почти с каждым!), замучит его. Пару раз это его уже истерзало, когда он поднагружался и меньше контролировал себя. Вдруг в сознании будто что-то лопнуло и зазвенел колокольчик. Она стыдилась!Она стыдиласьтой жизни, которую вела в Нью-Йорке. Она по-настоящемустыдилась! Стыдилась, как любая провинциалочка, столкнувшаяся вдруг со старой говняной моралью. Она стыдилась «своего прошлого», и все эти легкомысленные высказывания о мужчинах, которые у нее были, — всего лишь защита. Она смеялась, чтобы не признавать, что стыдится. Она, очевидно, сама втайне считала себяшлюхой, но не могла себе признаться в этом. Вот она и делала все шиворот-навыворот, чтобы все выглядело так, будто Грант (или любой другой) думал о ней именно так, а потом ненавидела его (или любого другого) за это же. Что ж, естественнее не бывает. И все, вероятно, происходит столь же автоматически и бесконтрольно, как при «синдроме отказа» у Гранта.

Ладно. Теперь он кое-что понимает, и что же из этого следует? Ни черта, насколько он понимает. Ясно, он не может поговорить с ней об этом. Иисусе, у нее минимум два года ушло бы на проклятый «психоанализ», чтобы осознать положение. Иисусе, жена под анализом, как половина известных ему сучьих детей. Грант считал психоанализ, как и религию, просто самооправданием для семидесяти процентов занятых им людей. И он считал совершенно неприемлемой мысль о том, что его жена лежит на проклятой кушетке и рассказывает какой-то сморщенной обезьяне обо всех своих сексуальных делах, о которых она не может рассказать ему. Затем случится проклятое Перенесение. Может, ему следует поговорить с Беном? С другой стороны, если она так убеждена, что она «шлюха», может, так это и есть! А раз так, что ему с этим делать? Другая половина сучьих детей, которых он знал, была точно в таком же положении. И вот (так или иначе) он будет таким же, как все остальные проклятые писатели, драматурги, поэты, которых он знает! Самое мерзкое то, что всю свою жизнь он изо всех сил стремился избежать этого!