— Я не знаю, смогу ли, — честно ответил Грант.

— Ну, — проговорила она, — попытайся.

Он увидел, что сможет.

— Ты можешь быть моим мужем, а я могу не любить тебя, но трахаться мне все равно нравится, — сказала Лаки. — Ах. Ах. Вот так. Ах.

— Иди к черту, — глухо произнес Грант в подушку. Оргазм у него был, как взрыв. Взрыв — единственно подходящее слово. Как будто видишь, как разрывы бомб приближаются по воде к тебе, потом ударяют в тебя, а если обернешься, если есть время, то увидишь, как они уходят, исчезая в туманной дымке.

— Теперь слезай с меня, ты, паршивый сучий сын, — проговорила Лаки. Это было не совсем то, что нужно было сказать, если она искала примирения, но она и не хотела его. — Я действительно ненавижу тебя до мозга костей, — сказала она. — Правда. — Грант мирно спал.

На следующее утро после обеда она объявила, что сама хочет оргазма.

— Я хочу поиграть с собой, — сказала она. — Мне плевать, что ты будешь делать. Можешь смотреть, можешь уходить или, черт тебя подери, делай, что хочешь.

— Тогда поиграй и со мной, — ответил Грант.

— Размечтался, — сказала Лаки, лаская себя пальцами. Потом она тяжело задышала сквозь стиснутые зубы.

Но и эти «возобновленные сексуальные игры» не сблизили их. А могли бы. Но стена, которая была между ними, все еще оставалась. Они и правда не любили друг друга. Грант не знал, что с Лаки, но сам он слишком сердился, чтобы любить. И он не приблизился к Нью-Йорку и репетициям его пьесы. Действительно, не начнут еще минимум месяц. И он не приблизился к работе над другой, новой пьесой.

Открытая ссора с Рене и Лизой произошла через три дня. Грант ждал ее через пять дней.

Это была любопытная сцена. Они сидели вчетвером, было поздно, бар опустел, и даже преданные Бен и Ирма ускакали-упорхнули (ускакал — Бен, упорхнула — Ирма) в постель. Начала Лиза. Выпила она не так уж и много. И неожиданно вся вспыхнула гневом, столь часто сверкавшим в ее глазах при взгляде на Гранта, и ее прорвало, хотя до этого она изо всех сил пыталась сдерживаться.

— Ты паршивый сучий сын, — неожиданно и недвусмысленно сказала она, наклонившись через стол и тыча в него пальцем. — Ни у одного мужчины нет права поступать так с Лаки. С любой женщиной.

— Иди к черту! — грубо ответил Грант. Он сам выпил не так уж много. — Это не твое дело.

— Ну-ну! — сказал Рене. Он тоже немного выпил.

— Скажи ему! — выкрикнула пьяная Лаки. — Скажи ему, Лиза! Скажи ему, что такое, черт подери, быть женщиной!

— Я ему скажу! — ответила Лиза. — Я занимаюсь своимделом! — прокричала она Гранту. При этом она — одновременно, одним жестом — вскинула локти, поддернула сзади яркую цветную кофту, так что смогла еще больше склониться над столом, и, выпятив нижнюю губу, сдунула свесившуюся на глаза прядь волос. — Ты знаешь, кого ты пачкаешь? Эта девушка — леди. Ты не имеешь права заставлять леди встречаться с твоей бывшей любовницей и не предупреждать ее! Не можешь! И чтобы она думала, что это твоя проклятая мать!

— Приемная мать, — уточнил Грант. — А теперь закройся!

— Я не закроюсь! — закричала Лиза. — Я защищаю эту девушку. Никто больше этого не сделает.

— Она, черт подери, не гипсовая святая, — пробормотал Грант.

— Вы все негодяи, — кричала Лиза. — Мужчины. Проклятые мужчины. Проклятые сволочные мужчины! — Видно было, как трудно произнести ей это слово даже в подпитии. — Вы все хотите, чтобы мыбыли до чертиков чистыми. Вы требуете от нас чистоты! А вы! Единственное, чего вы хотите, это худого, крутобедрого, с горячей задницей, двадцатилетнего тела, чтобы тереться о него. А стоит этому телу чуть постареть, бедрам чуть ожиреть, заиметь трех или четверых детей и ослабиться плотным стенкам влагалища, как вы уходите. Нет! Вы уже снова ищете крутобедрое тело! Мужчины. Дерьмо! — выкрикнула Лиза и села с торжествующим видом.

И даже нагрузившись, Грант не смог не отметить этой неожиданной смены акцента. Сознательно или нет, но она перешла от защиты Лаки к своим собственным проблемам. Вспомнив слова Рене: «Ах, шери!» — в джипе, когда Лаки сказала ему, что он отличается от других мужчин, Грант подумал, что ради своего друга Рене ему не стоит отвечать, и он не раскрыл рта.

Рене, однако, заполнил паузу. Он тоже четко уловил смену акцента.

— Ошень харашо тебе вопить, — горячо сказал он. — Тибе так лехше! Но у он проблемы ответствинности и верности. Женщин никада не понять ета. — Он встал со стула и выпрямился во все свои пять футов три дюйма, и его округлый плотный живот уперся в край стола. — По-таму што женщин всида животный. Чиво хотите от ниво? — кричал он с галльской страстью. — Он жинился на ней! Он принять, взять ответствинность! Чиво хотите от ниво? Но када он пытаться честна вести себя с другая женщин, которая он тожи должин, вы говорить, грязная жопа. Дерьмо! Разозлить мине! Из мине дерьмо сделать!

— Он должен был сказать ей! — закричала Лиза. — Он женился на ней при ложных обстоятельствах.

— Чиво тибе фальшивая обстоятельства? Брак есть брак, — выкрикнул Рене.

— Нельзя играть с сердцем девушки! — кричала Лиза.

— Вы не брать мужской член и не играть с ним? — вопил Рене. — Ета можна?

— На ее месте я бы чувствовала себя шлюхой! — продолжала кричать Лиза.

— Ти шлюха! — яростно выкрикнул Рене. — Весь женщин шлюхи! Патаму што они женщины! Ета природа! И пачиму нет?

Слово «шлюха» задело чувствительную струну в памяти Гранта, но он не мог понять почему. Он отметил это, чтобы потом обдумать, и отдался удовольствию слушать крупную ссору в его честь (и, с другой стороны, в честь Лаки). Это походило на смешанную пару в теннисном матче, где на одной стороне играли мужчины, а на другой — женщины. Только не мячом, а словами. Лаки сидела рядом с Лизой по другую сторону стола и слушала с остановившимися сверкающими глазами и пьяным вниманием, она поворачивала голову в сторону то одного, то другого кричащего друга, как будто с интересом и любопытством слушала историю жизни двух незнакомцев.

Ссора длилась не очень долго. Еще три-четыре выкрика со стороны бывшего француза и его жены, а затем Рене встал.

— Фатит! Мы ничиво не кончить. Времья в постель.

— Ты чертовски прав, ты ничего и не закончишь, — вставил Грант, собираясь встать. — Потому что это не ваше дело, не твое и не ее. — Он не смог встать, так как последующие события пригвоздили его к креслу, настолько ослабели мышцы от неверия и удивления.

— Ты! Ты! — неожиданно заорала Лиза, вскакивая и тыча в него пальцем, как в мелодраме, где дочь приходит домой с ребенком. — Ты! Ты паршивый сучий сын! Негодяй! Убирайся из моего отеля! Ты и ночи не проведешь под моей крышей! Убирайся! Точно! Убирайся из моего отеля!

Ошеломление было столь велико, что Грант какое-то время не реагировал.

— Ты шутишь? — наконец спросил он.

— Эй, ну! Эй! — сказал Рене, поднимая руку.

— Ты его выброси отсюда! — визжала Лиза. Она снова подняла руку, прямую и жесткую, как палка, с вытянутым вперед пальцем. — Вон! Убирайся вон! Вон! Убирайся вон!

И именно в этот момент, как бы очнувшись, в действие вступила Лаки. Мигая, она медленно повернулась к Лизе, повторив сначала слова Гранта:

— Ты шутишь? Слушай, ты знаешь, с кем говоришь? Ты говоришь с лучшим современным драматургом Америки. Ты говоришь с лучшим драматургом, который был в Америке после О'Нила! Кому ты говоришь убираться!

— Ты можешь остаться, — сказала Лиза. — Я хочу, чтобы ты осталась. Ты оставайся с нами.

— Ты свихнулась? — недоверчиво спросила Лаки. — Он мой муж! Я его жена! Ты с ума сошла?

— Он тебя ужасно обидел, — сказала Лиза. — У него нет права. — И она снова закричала. — И мне наплевать, какой, черт подери, он хороший драматург! Вон! Убирайся вон!

— Пошалуста, пошалуста, ну, ну, — умолял Реже.

— Он может... — кричала Лиза.

— Пошли, — мрачно сказала Лаки. Грант все еще оцепенело сидел в кресле, и она схватила его за руку и подняла на ноги. — Мы убираемся отсюда. Такого дерьма я ни от кого не должна есть. — Она с силой потащила его к лестнице, все еще держа под руку. — Мы уезжаем.