Я осторожно ощупывал место, куда ставлю ногу, поджидая момент, когда подо мной разверзнется бесконечный пролет и я ухну вниз, в бездонный океан пропасти. Правда, в Айдахо, наверное, не так много бездонных океанов, так же как и бесконечных пролетов. Если это тайный ход для семейки Костиганов, беспокоиться за его безопасность нечего. Я продолжал продвигаться вперед дюйм за дюймом. Не будучи уверенным, что это семейный костигановский выход. Но если это не он, тогда, черт побери, что же это? Выстроено на совесть. Не шахта же, в самом деле. В туннеле не было другого смысла, кроме как бежать по нему изнутри наружу. Или наоборот. Моя нога наткнулась на какой-то край. Я остановился, отпрянул. Лестница? Бесконечный пролет? Я решил, что, наверное, все-таки лестница. Опустился на пол, лег на живот и пополз вперед. Параноик, выстроивший эту крепость и сделавший в ней параноидальный потайной выход, мог так, же параноидально устроить здесь какую-нибудь идиотскую ловушку. Я протянул вперед руки и принялся шарить внизу. Ступенька. Я потянулся еще дальше. Следующая ступенька. Я встал, придерживаясь за стенку, и сделал шаг вперед. Под рукой появились перила. Я вцепился в них. Перила. Жизнь прекрасна. Вцепился обеими руками, и сделал очередной шаг. И еще шаг. Господи, радость-то какая. Но любая радость относительна. Сейчас перила доставляли мне больше радости, чем секс, и почти столько же, сколько приносит любовь. Я спустился на третью, а затем и на четвертую ступеньку. И всякий раз за одной ступенькой возникала другая. Я слегка расслабился, разжал левую руку, придерживаясь за перила только правой, и, осторожно спускаясь, пробуя лестницу ногой, ощущал каждый раз под собой ступени. Я крепко держался за перила и спускался прямо, как человек или, по крайней мере, как примат, отчаянно борясь с искушением повернуться к спуску спиной, опуститься на четвереньки и лезть таким неподобающим образом.

Я сошел по тридцати ступеням лестницы и почувствовал под ногой ровный пол. Я на ощупь двинулся вперед — все еще медленно, но с увереностью. Чувства до сих пор отсутствовали.

Присутствовали сплошь ощущения. Я продвигался вперед, погруженный сам в себя, объятый темнотой и тишиной. Я был вне ориентации. Мир света, звуков, запахов и красок остался наверху и позади. Казалось, мир, в котором существовала Сюзан, остался в далеком прошлом. Теперь мир сосредоточился здесь. Я продвигался сквозь него, как одна из тех пещерных тварей, которые живут слепыми во внутренностях матушки-Земли.

Я следовал по бесконечному туннелю вниз, вперед, снова вниз, словно опускался все глубже и глубже в чрево чудовища. Может быть, мне придется перебираться через реку? Меня случайно не встретит какая-нибудь собачка с несколькими головами? Может, я тупею? Я подумал о Сюзан, о ее странном оцепенении и боли. Подумал о ее силе, о том, как здорово она выглядит без одежды и как в глазах ее отражается интеллект и страсть. Подумал о вечности и о нас, вечных.

Вечных. В моем черном, неподвижном, неощутимом мире вечность прозвучала чистым звоном, и я снова подумал о ней. Вечность. Факт. Факт.

Мы со Сюзан вечны. Значение этого факта предстояло еще осознать, но сам факт существовал, незыблемый, как вечность. Мы двинемся вместе, по одной дороге, после того как я убью человека в центре Земли. И вернусь наверх. Снова лестница. Медленно-медленно вниз. Рука на перилах, шаг за шагом, постукивая ступней. Молчаливо, как саламандра, медленно вдыхая и выдыхая, с приклеенными к животу патронами. Снова площадка. Иду на ощупь вдоль стены. Широко, изучающе, слепо распахнув глаза. Жизненные привычки. Бесполезные в полной темноте.

Вечность. Я унюхал запах лака для волос.

Лак для волос?

Я унюхал запах лака для волос. Время, проведенное в лабиринте, обострило восприятие.

Я унюхал банановый запах лака для волос, а затем осознал, что тьма перестала быть абсолютной. Я все еще ничего не видел, но безнадежность темноты пропала. А затем появился свет. Я заметил тонюсенькую полоску света у самого пола, пододвинулся к ней. Торопиться не надо. Не стоит портить игру, подобравшись к самому концу. Рва с водой не было. Как и чудовищ. По крайней мере, с этой стороны двери. Я протянул руку, дотронулся до нее. После проведенного в темноте времени тонкая полоска света под дверью казалась всем, о чем только может мечтать человек.

Медленно провел рукой по створке. Гладкая, металлическая. Напоминает противопожарную. С ручкой. Ухом я прижался к двери и прислушался. Негромкое гудение, как во время работы холодильника или посудомойки в сушащем цикле. А может быть, звук далекой, едва уловимой музыки. Вот только за этим гудением скрывалось еще что-то. Я дотронулся до «триста пятьдесят седьмого» в наплечной кобуре, затем передумал и оставил его под мышкой, под курткой.

Вторжения не ждали. Если я неслышно войду, меня могут даже не заметить. А могут и заметить. В таком случае я должен буду вытащить пистолет. Я взялся за ручку двери и повернул.

Створка отворилась, и я прошел сквозь зеркало.

Я очутился в шкафу. Дверь, в которую я вошел, с другой стороны оказалась зеркальной. Я провел пальцами по краю и отыскал защелку, ощупал край косяка и нашел зазор. Аккуратно задвинул язьгок, и дверь встала на место, превратившись в обыкновенное зеркало. Запах лака для волос усилился. Я попытался нажать на язычок, и он отошел. Я снова поставил его на место. Если придется резво удирать, надо знать, как закрывается и открывается эта дверь. Я снова открыл ее. Получилось. Я закрыл дверь и шагнул к выходу из шкафа. Он был огромен, как чулан, и в нем висело множество женских платьев. Именно от одежды исходил запах лака для волос.

Передняя стенка оказалась дверью с планками, как у жалюзи. Я стал вслушиваться. Гул не исчезал. Звук, который пробивался сквозь гул, превратился в голос ведущего телевизионной викторины. Я вслушался, но так ничего и не понял: звуки, издаваемые во время телевизионного шоу, мало похожи на человеческую речь.

За дверцей шкафа было тихо. Я приоткрыл ее. Это была спальня. Явно женская. В ней стояли две двуспальные кровати, одна из которых была застелена, надо сказать, скрупулезнейшим образом. Идеально разглаженные края серого одеяла. Вторая кровать оказалась разобранной, и огромная аквамариновая пуховая подушка высилась в изголовье мятым треугольником. Зеленоватые с цветочками простыни были смяты, наволочки измазаны тенями для век, помадой и пудрой. Корсет с поясом и резинками висел на спинке в ногах, а чулки — не колготки, — пристегиваемые к поясу, валялись на полу. На полу же лежал л иловатый с прозеленью ковер. «Очень мило, — подумал я, — сплошной аквамарин».

В комнате стоял огромный стол красного дерева с резными ящиками. Его поверхность украшали косметика, бутылочки духов, огромные бигуди, а также несколько баночек пилюль с крышками, которые могут открыть только очень сильные мужчины. На подставке рядом со столом торчал телевизор, но он был выключен. Звук исходил из соседней комнаты. Над столом висело зеркало в раме из красного дерева, а на стенах по обеим сторонам кроватей — портреты большеглазых ребятишек. В стене по левую руку была распахнута дверь, ведущая в ванную. Там никого не было. С крючка свисали два купальных халата: один розовый, другой желтый.

Судя по всему, это была спальня Джерри и Грэйс Костиганов. Но кроме аккуратно заправленной кровати, присутствия Джерри не ощущалось. Хотя, быть может, я ошибся и это он спал на разобранной кровати с аквамариновыми простынями. И носил корсет с чулками.

Я потихоньку высунул голову и заглянул в соседнюю комнату. Она оказалась пустой. Телевизор вовсю транслировал мыльную оперу. Мыльная опера, орущая в пустой комнате, — разве это нормально? Я прошел забитый креслами с подголовниками, огромнейшими диванами и прочей ерундой зал, оставив за спиной мыльный cор. Следующая дверь. Комната, куда я вошел, оказалась гостиной: обитая кожей мебель, восточные ковры, медь, ореховое дерево и — как у всех подземных жилищ — низкие потолки. Справа — проход в столовую, слева — цельнометаллическая дверь. Я вышел в нее и очутился в залитом светом коридоре с арочным потолком. Видимо, он был близнецом того темного туннеля, по которому я сюда добрался. Впереди коридор расширялся настолько, что в него удалось втиснуть стол, на котором располагался телефон и лежал блокнот в голубом кожаном переплете. За столом спиной ко мне сидел здоровенный темноволосый мужик в белой, с короткими рукавами рубашке и надетой поверх нее наплечной кобурой. Семейный секретарь. Когда я проходил мимо, он повернулся и уставился на меня.