Сюзан устроила резиденцию в моей спальне, а я перебрался к Хоуку. В обеих спальнях стояло по две кровати, поэтому никому ни с кем спать не пришлось. Даже если бы кому-нибудь очень захотелось. Чего не случилось.

— Надеюсь, это не из-за того, что ты предпочел меня, — сказал Хоук.

Я вытаскивал чистую рубашку из верхнего ящика комода — приземистой штуковины, обитой красной фанерой и посверкивающей стеклянными глазками ручек.

— Есть такая книжка у писателя по имени Лесли Фидлер, — сказал я. — В ней доказывается, что мужчины типа нас с тобой на самом деле подавляют свои гомоэротические импульсы.

— Да, на это у меня уходит масса времени и энергии, — сообщил Хоук.

Он лежал на постели в наушниках и с плейером «Sony».

— Что ты там слушаешь? — спросил я.

Надев рубашку, я как раз застегивал пуговку на воротничке, а это непросто, когда одежда так накрахмалена.

— Монго Сантамарию, — отозвался он:

— Слава Богу, что изобрели наушники, — сказал я и вышел в гостиную.

Сюзан сидела на диване, читая «Психоанализ: невозможная профессия». Я заткнул рубашку в брюки и сел на диван рядом.

— Кофе? — спросил я. — Сок? Завтрак из двенадцати блюд, элегантно приготовленный мною и мною же элегантно сервированный?

Она загнула страницу, пометив место, на котором остановилась, и улыбнулась:

— Я поставила воду кипятиться. Хочешь, приготовлю завтрак?

— Конечно, — ответил я. — Не возражаешь, если я посижу на табурете и понаблюдаю за тобой?

— Пожалуйста.

На кухне она положила кофе в фильтр и залила кипящей водой. Пока та просачивалась вниз, Сюзан выжала несколько апельсинов и налила сок в три стакана.

— Хоук в приличном виде? — спросила она.

— Одет, — сказал я.

Она отнесла один стакан ему, а когда вернулась, кофе уже был готов, и Сюзан, разлив его в три чашки, отнесла одну вслед за соком. Она была в белых льняных шортах и розовой рубашке без рукавов с огромным воротником. Руки и ноги — загорелые. Она включила духовку.

Я отпил сока и глотнул кофе. Сюзан вытащила из шкафчика кукурузные хлопья, яйца и молоко.

— Кукурузной муки нет, — сказала она.

— Я не ходил в магазин, — отозвался я. — Все, что здесь есть, — государственный заказ.

Она вытащила пакет пшеничной муки:

— Ничего, обойдемся.

Она высыпала сухие ингредиенты в миску, добавила молоко и яйца и начала взбивать это проволочной сбивалкой. Я сделал еще глоток кофе.

— Знаю, я тебе практически ничего не объяснила, — сказала она, быстро сбивая болтушку, стоя ко мне спиной.

— У нас полно времени.

— Доктор Хиллъярд убедила меня, что я не должна говорить обо всем подряд, мне следует наложить на себя некоторые ограничения, понимаешь?

— Нет, — сказал я. — Но это неважно.

Сюзан вытащила взбивалку из миски и стала смотреть, как болтушка медленно стекает со спирали. Покачала головой и снова принялась сбивать.

— Когда в прошлом году ты приехал в Сан-Франциско, я начала отдаляться от Рассела.

Она снова подняла сбивалку, посмотрела, как с нее капает, кивнула и подождала, пока все тесто не стечет в миску.

— Уйти от него я не могла, но для начала стала постепенно охлаждать наши отношения.

Я встал, обошел стойку и налил себе еще кофе.

— Рассел сразу же понял, что я задумала, и... стал цепляться как можно сильнее. Принялся прослушивать мой телефон. Поставил людей, чтобы за мной наблюдали. Прошлой зимой не позволил приехать в Нью-Йорк на спектакль, в котором танцевал Пол.

— Каким же это образом ему удалось тебя остановить? — спросил я.

Сюзан смазала внутреннюю поверхность формы для выпечки, используя спецспрэй. Все это время она качала головой. Затем поставила и тюбик и форму на стол, развернулась, оперлась о стойку. Ее нижняя губа была припухлой, а глаза — голубые, огромные.

— Он сказал «нет».

Связь, возникшую между нами, можно было пощупать руками. Казалось, весь остальной мир исчез и мы остались в стерильной комнате, в палате для детей с иммунодефицитом.

— Вот так. Все очень просто, — сообщила Сюзан. — Я не могла ничего делать, если он мне запрещал.

— Что было бы, если бы ты настояла на своем?

— Что? Уехала бы? После того, как он сказал «нет»?

— Да. Может быть, он или его люди помешали бы тебе это сделать?

Я увидел на фоне загорелого лица ее белые верхние зубы, когда она принялась покусывать нижнюю губу. Отпил кофе.

— Нет, — сказала она.

Она еще раз перемешала тесто и вылила его в форму, отскребая остатки от стенок миски.

— Тогда я снова обратилась к доктору Хилльярд, — сказала она.

— Снова?

— Да. Я начала посещать ее практически сразу после того, как уехала из Бостона. Но Расселу это не нравилось. Он не одобрял психотерапию. Поэтому я прекратила.

Говоря, Сюзан держала форму на весу, словно напрочь позабыв о ней.

— Но после того, как я не смогла поехать в Нью-Йорк и поняла, что не способна его прогнать, но и жить с ним тоже не в состоянии, да еще и тебя забыть не могу, я снова принялась посещать сеансы психотерапии.

Она взглянула на форму, некоторое время непонимающе разглядывала ее, затем открыла духовку и поставила форму туда.

— А Рассел?

— Узнав про это, он страшно разозлился.

— И?

Сюзан пожала плечами:

— Рассел меня любит. Где бы и с кем бы он ни был, он всегда меня помнит и любит. Я понимаю, у тебя сложилось о нем совершенно иное представление...

— Наше отношение к чему бы то ни было основано на личном опыте, — сказал я. — И твое и мое отношение верны, только опыт у нас разный.

Она снова улыбнулась:

— Видимо, тебе не слишком приятно слышать о том, что он меня любит.

— Я могу слушать все что угодно, — успокоил ее я. — И о чем угодно.

Сюзан взяла со стойки небольшую дыню и принялась нарезать ее полумесяцами.

— Доктор Хилльярд показала мне, что мои чувства к Расселу и его чувства ко мне не простая привязанность. Когда мы с ним встретились, он понравился мне, и я потянулась к нему, потому что он полюбил меня всем сердцем. Что бы я ни захотела, что бы ни сказала... Он походил на ребенка. Любил меня до смерти.

— Довольно опасный ребеночек, — заметил я.

— Да, — согласилась Сюзан. — Это часть его очарования.

— Такую любовь ты и заслуживала?

Сюзан кивнула.

— Ты нашла способ оставить меня, — сказал я, — и одновременно наказать себя за это.

С нарезанных долек дыни Сюзан принялась счищать косточки в раковину.

— И Рассел... — продолжил я.

— Я старше его, — перебила Сюзан.

Я кивнул. Сюзан сполоснула кусочки дыни.

— И принадлежу — позволь воспользоваться этим словом за неимением иного — другому мужчине, — сказала она.

— Мне.

— Ага.

— И что? — спросил я.

— Я значила для него больше, чем какая-либо другая женщина в его жизни.

Я подумал о Тайлер Костиган, о том, как она сидит в своем элегантном пентхаузе и рассказывает о «маленькой жирной мамочке» Рассела.

Я отпил глоток кофе:

— Но ты решилась.

Она кивнула:

— Доктор Хилльярд убедила меня в том, что мне необходимо побыть в одиночестве, проверить собственные чувства. Побыть без тебя и без Рассела.

— Однако самой тебе было не справиться, и поэтому ты вызвала Хоука.

— Мне стало страшно, — призналась Сюзан. — Мне казалось, что Рассел меня не отпустит. Считала, что, когда скажу ему, что собираюсь уехать, он не станет мне мешать. Но и не позволит никому помочь мне.

— Итак, приехал Хоук, — сказал я.

— Остальное ты знаешь.

Она положила дольку дыни на доску и аккуратно срезала корочку.

— Почти все, — сказал я.

Сюзан кивнула. В холодильнике она отыскала несколько веточек зеленого винограда без косточек, вымыла их и положила в дуршлаг, чтобы вода стекла.

— Все равно я еще мало что понимаю, не разобралась до конца, — промолвила Сюзан. — Мне необходимо отправиться в Сан-Франциско, повидать доктора Хилльярд.