– Луция, мне пора уходить. Время Венеры заканчивается, наступают часы Марса.

Прекрасная римлянка откинула прилипшую к влажному лбу прядь волос и недовольно поморщилась.

– Великие боги! Если бы, Виктор, я не знала тебя как лучшего бойца римских арен, то подумала, что ты трусливый раб, который боится порки от своего господина. Прекрати трястись, как медуза. Я не за этим тебя зову.

Болезненная гримаса пробежала по лицу гладиатора, но, сделав над собой усилие, он сдержал готовое сорваться с языка резкое замечание.

– Зато ты жестока, как наш ланиста. Неужели за те недели, что мы с тобой встречаемся, ты ничего ко мне не почувствовала? О чем ты вообще думаешь, лежа в моих объятиях?

– Я?.. Ну, например, о том, что Присцилла зря прождала тебя вчера вечером.

– Откуда ты знаешь про Присциллу? – атлет выглядел изрядно обескураженным.

– Что знаю? Что она пыталась заполучить тебя к себе этой ночью? Она сама мне вчера об этом сказала.

– И ты промолчала?

– А ты что, хочешь, чтобы я тебя ревновала?

И красавица залилась веселым смехом, закинув голову. Все еще веселясь, она потянулась к стоящему рядом с ложем столику с инкрустацией из слоновой кости и взяла с него черепаховый гребень.

– Ничего такого не будет, дорогой! Ты всего лишь гладиатор, раб откуда-то с востока, а я дочь сенатора Луция Нумиция! Не скрою, мне приятно ощущать себя в объятиях дикого зверя, но чтобы ревновать!.. Нет, ты сошел с ума!

И она снова расхохоталась, расчесывая роскошные пряди вьющихся крупными кольцами волос. Ее голубые глаза, словно осколки льдинок, бесстрашно смотрели в горящие бешенством глаза любовника, словно дразня его, искушая и соблазняя.

Виктор скрипнул зубами и в бессилии сжал кулаки. Похоже, проклятая девка чем-то его опоила. Иначе как объяснить, что каждое утро он дает себе клятву, что их встреча была последней, и каждый вечер его словно магнитом тянет к маленькой дверце, скрытой побегами плюща, где его ждет верная служанка, чтобы провести в опочивальню своей госпожи. Юпитер Всеблагой, она когда-нибудь перешагнет границу, и тогда он ее придушит, пусть даже его потом за это распнут!

– Но если я тебе не нужен, зачем ты зовешь меня каждую ночь? – в хриплом голосе могучего гладиатора прозвучало отчаяние.

– А ты что, ничего не понял? Какой же ты… наивный мальчик! Я не позволю, чтобы Присцилла или какая-нибудь другая уродина считали, что смогут увести тебя у меня. Это будет так… оскорбительно…

– Фурия!

Он схватил ее в объятия, стараясь причинить боль, но тут раздалось шлепанье босых ног по мозаичным плитам пола, и в спальню влетела хорошо известная Виктору рабыня, которая каждый вечер провожала его к своей госпоже. Сейчас она была смертельно напугана и в ужасе поводила глазами, издавая нечленораздельные звуки, словно разучилась говорить.

– Ну? Что такое? – приподнялась на ложе Луция, нахмурив брови. – Снова началось извержение Везувия? Или, слава богам, наконец, умер мой отец?

– Сенатор…

И девушка в изнеможении осела на пол, схватившись за голову и раскачиваясь из стороны в сторону.

Гладиатора буквально подбросило на постели. Одним прыжком он кинулся собирать разбросанную ночью одежду, спешно в нее облачаясь.

Побледневшая Луция, не делая ни малейшей попытки замаскировать ночное приключение, со странным выражением глаз следила за метанием своего любовника, прислушиваясь к нарастающему шуму.

– Если хочешь бежать, – проговорила она с подчеркнутым спокойствием, – то это полнейшая глупость. Отец наверняка перекрыл все выходы, и ты без меча вряд ли справишься с его охраной. Так что лучше приготовься с достоинством встретить неизбежное, чем носиться в поисках мышиной норки, куда вряд ли протиснется твое потрясающее тело. И, когда поймешь правоту моих слов, не забудь поцеловать меня на прощание, потому что другого случая у нас, скорее всего, уже не будет.

Едва успевший одеться Виктор замер, глядя на свою подругу со смесью ужаса и восхищения.

– Ты чего-нибудь боишься, римлянка?

– Нищеты, болезни, ревнивого мужа… Наверно, это все!

Совсем рядом прозвучал топот множества ног, и в опочивальню ворвался целый отряд хорошо вооруженных слуг во главе с сенатором Луцием Нумицием, о самодурстве которого шептались даже привычные к домашней тирании римляне. Не так давно за неосторожно сказанное слово он продал собственного сына в рабство на остров то ли Самос, то ли Делос. Семья и слуги боялись его до смертной дрожи, стараясь без особой надобности не попадаться хозяину дома на глаза.

Указав охране на гладиатора, он быстро подошел к постели дочери, пнув по дороге понуро сидящую рабыню так, что та с воплем распласталась на полу, и влепил Луции звонкую пощечину, оставившую красный след на нежной щеке. Голова девушки мотнулась в сторону, но, вместо того чтобы молить отца о пощаде и прощении, она только еще больше распрямила спину, сидя на постели и глядя куда-то в пространство. При виде такой непокорности сенатор пришел в еще большее неистовство:

– Ты… Ты… Как ты посмела, мерзкая девчонка? Твое место в лупанарии, а не в приличном доме! Будешь обслуживать легионеров и пьяных матросов! Ты, девушка из старинного патрицианского рода, спуталась с рабом! Презренным гладиатором!!! Почему?!!

Луция равнодушно пожала плечами, стараясь, чтобы выступившие от боли слезы не потекли по щекам:

– Он мне нравится.

От изумления сенатор лишился дара речи. Его лицо побагровело от гнева, и он отвесил дочери еще одну пощечину, отчего та рухнула лицом в подушку. Но рассвирепевшему хозяину дома этого было мало. Никогда он еще не был в такой ярости, которая просто физически действовала на окружающих. Даже Виктор перестал сопротивляться и позволил себя связать, причем охранники сенатора тоже старались производить как можно меньше шума.

Но Луцию Нумицию было не до них. Запустив руку в только что расчесанные локоны, он поднял за волосы голову дочери.

– Ты хоть знаешь, что тебя ждет? – прошипел «любящий» отец, брызгая слюной. – Надеюсь, ты не забыла про эдикт божественного Клавдия, не так давно подтвержденный Веспасианом, гласящий, что отдавшаяся чужому рабу римлянка сама становится рабыней?

– Знаю, и что?

– Луция, – прохрипел Виктор, выгнувшись от нестерпимой боли, потому что держащий его раб слишком сильно заломил руку, – не спорь с отцом. Он убьет тебя…

Но девушка даже не взглянула на своего недавнего возлюбленного. Спустив ноги с постели и не обращая внимания на присутствие слуг, она потянулась за одеждой.

– Я готова заплатить за мой поступок любую цену, которую вы назначите… сенатор.

– Пусть будет так! Недостойного я скормлю львам, а тебя продам на форуме! Или, может, тебя отправить к любимым гладиаторам? Говорят, в «Звериной школе» ищут венатрисс, которые будут участвовать в открытии Амфитеатра Флавиев. Предоставляю тебе выбор!

Кто упрекнет, что она чуть помедлила с ответом? Но, подавив мгновенный приступ страха, гордая римлянка раздельно проговорила, глядя не на отца, задавшего вопрос, а на теперь уже бывшего любовника:

– Если у меня есть выбор…

– О да! Огромный: рынок, лупанарий или арена! Не хочу ограничивать тебе свободу, – криво усмехнулся отец.

– …то я выбираю школу венаторов.

Это было как признание в любви тому, кого сенатор собирался кинуть на растерзание хищникам. Виктор это понял и, подняв лицо, на котором от боли выступили капельки пота, вымученно улыбнулся девушке.

– Ты сама решила свою судьбу. Я отрекаюсь от тебя. У меня больше нет дочери! Даю тебе два часа на сборы, а потом Фабиан отвезет тебя… нет, отведет тебя к вонючим варварам.

Он резко развернулся и махнул рукой охране, чтобы та вывела пойманного с поличным чужого раба. Проходя мимо распростертой на полу служанки, сенатор указал на нее начальнику охраны, который, схватив несчастную за волосы, поволок за собой по мраморным плитам пола.

Только когда ушли все, за исключением двух стражей, по приказу сенатора вставших за закрытыми дверями ее комнаты, Луция позволила себе несколько минут слабости. Упав на постель, еще хранившую тепло тела ее возлюбленного, она залилась слезами, где неподдельное горе мешалось с бессильной яростью, оскорбленным самолюбием и горькими сожалениями.