Наклонность милая, печали услажденье,
Блаженство горестных, отчаянных спасенье,
Где краски нежные, достойные тебя?
О меланхолия, Волшебница моя!
Мила с улыбкою, мила ты и с слезою;
Есть прелесть и в беде, когда грядет с тобою.
Отчаянье себе, коль слезы возвратит,
Их меланхолии вверять оно спешит,
Чтоб горесть усладить и с горестью остаться,
К несчастным лишь Она умеет приласкаться;
Умеет милое приветство сотворить;
Печаль утешить их и скорби утолить.
Приятный перелив от горя к услажденью!
Утехи с нею нет, но есть конец мученью;
Утеха вся вдали, отчаянье ж… бежит;
Дочь скорби вид родства един в себе хранит.
В какие времена, в каких местах священных
И памятью какой мечтанье мило Ей?
Ах! сердце весть дает: в приютах сокровенных,
От света отстранясь, чуждается людей;
Дика, и бегая их шума беспокойна,
И в тихом уголке и сумерком довольна,
Внимает издали, с приятностью большой,
Плеск волн, порогов шум, рев моря, ветров вой.
Пустынные леса — вот где Ее утехи,
С собою размышлять там сердцу нет помехи.
Отрадный для нее Природы томный вид;
Союз таинственный с тоской ее творит.
Она перед луной, воссев, молчит, мечтает
И на любовный свет с любовию взирает.
Ей мил и сладостен не блеск весны живой,
Не лета красота глаза обворожает;
Но осень бледная, как нехотя рукой,
С венка поблекшего лист по листу срывает.
Пусть мчится буйная толпа людей туда,
Где радость грубую ждет грубое желанье;
Словно иль имя чье, а часто лишь мечтанье,
Вот пища сладкая душе ея всегда.
В беседах городских, на шумных тех пирах,
Под громом музыки, при праздничных огнях,
Где всюду искры, блеск, сиянье в видах разных,
То в молниях ума, то в радугах алмазных
Она, задумавшись, присела в уголке,
Ресницы опустя, главу склонив к руке,
Воспоминанием себя там угощает. —
О прелесть милая! тебя мой глас взывает!
Тебя, душа искусств и верный друг любви!
Кто много пел тебя, тому во все ты дни
Пребудь сопутницей, давай свое внушенье!
Будь лета моего едино восхищенье!
