Делла закрыла руками лицо. Она не находила в себе сил еще раз взглянуть на больного и убедиться в своих предположениях.

В начале путешествия она не очень задумывалась над причинами, почему Рейф не вернулся к ней. Слишком уж часто она сражалась против холодного рационализма других, чтобы признать бессмысленность собственной точки зрения. И вот сейчас она дрожала при мысли, что ее самое безрассудное желание претворилось в жизнь в тот момент, когда она готова была сдаться.

Тихий стон вызвал у Деллы новый приступ тревоги. Массивная готическая кровать была скрыта в густом мраке, и только путы из разорванной на полосы простыни белели на темных столбиках.

Делла услышала, как заскрипела кровать, когда мужчина попробовал свои путы на прочность. Он думает, что он один? Неужели он не слышит громкого стука ее сердца и учащенного дыхания? Неужели не чувствует ее страха? Или ему это безразлично? Может, помешательство — результат ранения, а не беспробудного пьянства?

Он дергал рукой и ногами, дерево скрипело, но не поддавалось, так как в нижней части окружность столбиков была не меньше, чем талия Деллы. Говорят, сумасшедшие обладают недюжинной силой, но Делла подозревала, что, даже если и так, у него не хватит сил, чтобы освободиться. Наконец он с гневным стоном оставил свои попытки и начал колотить по матрацу. Бедняга, как же он страдает!

Поддавшись порыву, Делла сделала шаг вперед. Ее ноги в атласных туфельках ступали бесшумно.

Но он услышал. И поднял голову.

— Кто там? — с вызовом спросил он по-итальянски.

— Всего лишь я, — после некоторого колебания ответила Делла.

Он что-то буркнул и уронил голову на подушку.

Приблизившись к кровати, Делла принялась изучать его сапоги, стараясь не смотреть на золотой медальон на цепочке. Сапоги были высокими, и даже грязь и царапины не могли скрыть великолепное качество кожи.

Ей непроизвольно вспомнились слова Рейфа о том, что о чувстве самоуважения солдата можно судить по тому, как он заботится о своем мундире и вооружении. Начищенные сапоги, хорошо наточенная сабля, прочно пришитые и сияющие медные пуговицы — все это требует немалых усилий и свидетельствует о внимании к мелочам, от которых зависит жизнь.

Это не может быть Рейф, сказала себе Делла. Рейф всегда был гордым человеком. Неожиданно ей в голову пришла предательская мысль — подобные мысли хоть и редко, но все же посещали ее. Они оба страдали именно из-за его гордости.

Она стояла на расстоянии вытянутой руки от кровати, но так и не могла набраться храбрости, чтобы поднять глаза. Казалось, некая сила приковала их к левому сапогу, у которого не было каблука. Может, отсутствие каблука объясняет его хромоту?

— Помогите мне, — неожиданно опять по-итальянски произнес он.

Взгляд Деллы метнулся на больного. Под грязными бриджами вырисовывались четкие контуры напряженных мышц бедер, как будто он готовился еще раз испытать прочность пут. Тело же оставалось в тени полога. Чтобы хорошо его рассмотреть, понадобится свет.

Делла подошла к окну и подняла тяжелые зеленые шторы. Яркий полуденный свет залил кровать. Поморгав, она повернулась к кровати и обнаружила, что больной снова закрыл лицо рукой. Нахмурившись, она осторожно приблизилась к нему. Он слеп, следовательно, ему незачем закрываться от света. Может, он стесняется своей внешности? Или ему есть что скрывать? Эта мысль побудила Деллу повнимательнее приглядеться к нему. Однако она избегала смотреть туда, где покоился медальон. Его болезнь не вызывала у нее страха. В детстве она пережила эпидемию оспы и приобрела иммунитет. Если не считать гноящихся и покрытых коркой пустул, такое тело может принадлежать только мужчине в расцвете лет. На стройном торсе с темной порослью на груди не было никаких следов ран в отличие от лица и правой руки. Даже если бы это был Рейф, она бы все равно не смогла узнать тело собственного мужа.

Делла вспомнила их первую и последнюю ночь вдвоем. Понимая ее смущение, он задул свечу, прежде чем раздеться и лечь рядом с ней.

Она же слишком сосредоточилась на чувственном удовольствии, которое он дарил ей, чтобы рассматривать его обнаженное тело. Память сохранила нежность, ласковые прикосновения рук, тяжесть тела, огонь страсти и, наконец, силу и твердость его плоти.

Делла замотала головой. Так дело не пойдет. Надо все выяснить. Она заставила себя поднять взгляд на несколько дюймов.

Медальона не было на месте. Только тонкая золотая цепочка на шее.

Очевидно, догадалась она, медальон соскользнул с его груди, когда он пытался разорвать путы. Наклонившись пониже, она обнаружила украшение рядом с левым ухом больного. Ей пришлось опереться коленом на край кровати, чтобы дотянуться до медальона. Почувствовав ее присутствие, мужчина резко повернул к ней голову. Его спрятанное под многими слоями бинтов лицо оказалось так близко от нее, что она ощутила отвратительный запах винного перегара. Содрогнувшись, но не отступив, она быстро схватила медальон.

Замок был сломан, поэтому медальон распахнулся при прикосновении, открыв ее взору то, чего она так страшилась, — собственный портрет.

Делла выронила его из руки и отскочила от кровати. Она разрывалась между противоречивыми желаниями: убежать или обнять этого калеку, который лежал абсолютно неподвижно, как будто умер или спал.

— Почему я слушала так невнимательно? — хрипло прошептала она. Правда читалась в глазах Квинлана Делейси, когда он принес ей письмо Рейфа.

Делла взглянула на правую руку больного, туда, где должна была находиться кисть. «Ну конечно!» — сообразила она. Рейф не мог написать письмо. Его написал Делейси! Возможно ли, что таким образом лорд Кирни попытался уберечь ее от того, что знал сам? Она видела, с каким нежеланием он отвечал на ee вопросы о смерти Рейфа. Его взгляд словно молил: «Не вытягивайте из меня всю правду».

Делла опять посмотрела на больного и прижала кулак к губам, чтобы не закричать. Хочет ли она знать правду?

Называя себя здравомыслящей, она долгими темными ночами перебирала в голове все возможные причины, почему Рейф не вернулся к ней, даже те, которые причиняли боль. Она воображала, что он ранен или сошел с ума… его держат в плену с целью получить выкуп… он ранен и скрывается где-то во Франции, не зная, что война уже закончилась. Она даже допускала, что он влюбился в какую-нибудь красавицу, спасшую ему жизнь, и не желает покидать ее. Но во всех этих случаях он оставался жив. Пусть эти мысли доставляли страшные мучения, однако верить в то, что он жив, было легче, чем в то, что он погиб. И вот сейчас…

Делла устремила взгляд в окно и не моргая смотрела на отдаленную точку до тех пор, пока не защипало глаза и не потекли слезы. Там, за окном, была жизнь — солнечный день, тепло, оливковые деревья, черепичные крыши, красная земля и серебристые блики реки, протекавшей через зеленую долину.

Неожиданно Делла обнаружила, что внутренняя тревога прошла, она ощутила необыкновенное спокойствие. Только кровь, пульсирующая в венах, свидетельствовала о том, что она еще существует. Прирожденная уверенность больше не управляла ее мыслями. Уж слишком часто она подводила ее. Отныне ею руководил инстинкт самосохранения и стремление выжить.

Мужчина на кровати еще не знает, кто она. Почему бы не оставить все так, как есть? Слугам не известно ее настоящее имя. Только Сара знает о цели ее приезда сюда. Можно вернуться в Англию, провести положенный год в трауре, а потом начать жизнь сначала. И никто не заподозрит, что ей известна правда.

Как молода и глупа она была прежде, как долго занималась самообманом и не предполагала, что на свете есть вещи более жуткие, чем вдовство, — когда ты на всю жизнь привязана к мужу-калеке, да еще и сумасшедшему. Нет, у нее не хватит на это смелости.

Делла судорожно вздохнула. Правда оказалась хуже, чем ее самые смелые предположения. Теперь, когда она знает все, сможет ли она жить с этим, с самой собой, если уйдет отсюда и поддержит его обман?