– Счастье в моих часах. Они останавливаются вовремя и не дают отойти ему от меня ни на минутку. Стрелки им сообразительные достались.

– Родители подумают, подвела. Иди, поздно уже.

– Погоди, родители у меня такие же, как эти стрелки.

Может, тени от стрелок и на меня перепало, почувствовал вкус соленого счастья на губах. Ими выполз, и дорогу до дому нашел. А как водицы из крана глотнул, так и прозрел. Уходить пора – на беду глазами обзавелся. Вон за окошком темень непроглядная, а на лавочке той следы от стрелок так и светятся настоящим.

Жизнь сто́ит искать на земле.

Космос – кость, брошенная глупцами невеждам. Мужчинам этого не понять. Не умеют смотреть под ноги. Голову задирать да нашпиговывать разными небылицами горазды. Гонору в них, что в доброй бочке пороху, гордость, что горчицу, во всякое блюдо готовы выдавливать. И чего так разволновалась сегодня? Салаты с вечера приготовила, пироги в печи, шампанское в холодильнике мерзнет, ждет не дождется, как за стол сядем, первое слово дадим.

Дочке моей, шоколадке ненаглядной, восемнадцать исполнилось. Вот пока никого, сижу у окна на кухне, вспоминаю счастье свое восьмимесячное.

На этом самом месяце доставили меня на скорой, безумную от температуры сумасшедшей. Перекатили на каталку и куда-то повезли. Думали, в беспамятстве я, тормошили, трогали, лазали, не церемонясь. А я твердила себе одно: рано, терпеть, терпеть, что есть мочи терпеть. Вдруг как обухом по голове:

– Там такие отслоения пошли, что о ребенке думать не может быть и речи, мамашку давайте спасать. Вон она какая молоденькая да красивая. Бог даст, еще родит не раз.

Я силилась возразить, но они не могли понять, видно, губы совсем отказали. Как-то им удалось заставить сжимать и разжимать кулак. Не сопротивлялась, лишь подумала, что все коллективное подло, даже пальцы и те в коллективе кулаком оборачиваются.

Потом сознание куда-то удалилось совсем. Начался то ли сон, то ли бред какой-то. Вижу отчетливо: вот муж мой, мама, рядом с ними девочка. Всмотреться силюсь, а она какая-то неясная, расплывается, вроде как еще и не родилась. Очнулась от крика и дружного хохота докторов:

– Ну и напугали вы нас со своей дочуркой, сестричку операционную чуть с ума не свели. Живот не успели разрезать, как малышка так разоралась от первого знакомства с белым светом, что у той от испуга руки онемели. И давай она визжать, что у вас, мол, судороги пошли. А вы рукой для внутривенного как начали двигать, так и не останавливались ни на секунду.

В памяти одно сохранилось, как уснула от счастья. А проснулась, ощупала все кругом – дочки-то нет рядом. Испугалась, давай просить. Мне не дают, говорят, температура высоченная. Да разве против счастья какая сила устоять может? Принесли, положили комочек родной рядышком, и температуру как рукой сняло. Мне подумалось, в высь ее потянуло, а на земле утвердилась еще одна жизнь. Мужчинам этого не понять. Они порой нам по глупости звезды дарят. А настоящий подарок на свете один – жизнь. И стало так хорошо-хорошо, что даже умирать не страшно.

Всё, пора стол накрывать. Сегодня день особый – трое нас будет. Нет-нет, четверо! Семья – и счастье.

В день выписки июль взобрался на самую макушку. И было настоящее утро, и дождь настоящий лил. Выхожу на крыльцо с пакетиком в руках. А там, под зонтами, он, и родители наши. И вдруг стало к горлу подкатывать. Думаю, откуда еще кусочек во мне взялся, когда все самое дорогое тут, в пакетике, теплится? Муж подбежал, какой-то маленький весь. Потом сообразила, что от страха колени у него подогнулись. Приоткрыл конвертик, увидел дочку, растерялся совсем, не знает, на ком взгляд остановить, кого выбрать в эту секундочку, самую важную на свете. И вдруг как разрыдается и успокоиться не может. Вот тут и поняла: счастье это к горлу подкатило, огромное-огромное. Куда там космосудо него.

Восемнадцать лет – век, венок из дней нашей молодости. Сколько раз разбегаться собирались, а как вспомним конвертик тот под дождем, так плохое все за двери просится.

А вот и пироги поспели, пора наряжаться. И мать я, и жена, и живу, и счастье до сих пор вижу. И сказать знаю что за столом:

– Расти, дочка, радуйся и люби.

За столом главной буду, как там, в роддоме. Второй тост тоже оставляю за собой:

– Любимый, жизнь началась тут, в этой квартире, с тебя. Век дружно прожили, даст Бог, проживем и второй.

Мне так хочется, чтобы он после слов этих обнял нас с дочкой крепко-крепко, как тогда, в том дождливом июле, и обязательно заплакал.

Восемь лет назад на дне рождения дочка спросила:

– Мама, а почему вы назвали меня так? Я что, там внутри вертелась много, да?

– Нет, просто торопыга ты, раньше срока родилась, в июле.

Звонят. Пойду двери отворять; чувствую, с папкой у подъезда встретилась, шоколадка моя ненаглядная.

– С днем рождения, Юлька! Счастья тебе, дочка. Руки мыть и за стол, живо!

– Мама, мама, мамочка…»

Дворник почти дворянин. Имение есть. Мету метры. Дворовых собак – прорва, провались они пропадом, помощники еще те. Машу метлой, мешаю прохожим. У начальства инвентаря не допросишься. Обходят стороной. Инопланетянин, короче, среди добропорядочных граждан. Они гадят – я заглаживаю. Отгораживаю их от мусора, под себя гребу. Дворник не призвание, титул терпения и тема на всю оставшуюся жизнь.

Первый раз в армии старшина попробовал меня на этой стезе. Считал – наказал, оказалось, в будущее заглянуть позволил, ручку позолотил опавшей листвой. Там, на государевой службе, мнилось: «Вот до дембеля дотяну, в рай пустят». А оказалось, рожей не вышел. Правда, мама была другого мнения. Да кто же спрашивает мам наших стареньких? Больше стыдят да судят за нас, непутевых. После армии учился, в очередях мыкался, правда, до прилавка ни в одной не дошел. Но издали видел рай витрин, и ветрами перемен обмахнуло. Не сидел – больше стоял, рук не поднимал, рожи корчил. Да и к чему все это? Жил ожиданием чуда. Откуда во мне такое, Бог знает? Вот так, буква за буквой, подобрался к главному. В прежней жизни не кланялся, сейчас перед каждым листом, бутылкой, пакетом колени гну. Не гнушайся – вот и вся грамота, глупости человеческие от земли в мешок складывать. Мешают они ей. Снесу на свалку, и лежат там нос к носу, машину ждут. Жмурики, одним словом, но по сторонам не смотрят, друг в друга углубляются. А как все углы земли заполним глупостью, так и образумимся враз. Ну вот, можно присесть, пока молодежь с пивом не поперла, подумать – возможность самая благоприятная.

Девочка ко мне вчера подошла во дворе, ну крошка крошкой, три года, не больше. Думаю, обозналась, видно. А она:

– Дядя, поздравляю тебя с новым днем.

И протягивает лист тополиный. Я растерялся, чем ответить, не знаю. Пока в кашле заходился, она исчезла. До сих пор очухаться не могу. Милость это Божья или что? Держу лист в руках и чуть не плачу. Думаю, по плечу мне такое чудо или нет? Не каждого ведь с новым днем поздравляют, а раз так, зерно надежды зародилось. Загорелся желанием мир удивить.

Песня одна во мне теплится, знаю, людям главным образом не извилин, песен не хватает. Извелись они совсем, от забот замучились, на догадки времени недостает. Вот спою, пусть словам добрым порадуются. Господь, он нас уму-разуму через песни учит. Нотная грамота глазам нужнее, уши нынче на другие дела идут. Сотовая связь из них совесть выела. Вот, говорят, тараканы от нее бегут. Неправда. Не от сотовой наутек пустились – от содержания разговоров в ней. Да ладно, даст Бог, образумятся. Меня вон тополиный лист надоумил. Вернее, самому ума не хватило, девочка-крошечка подсобила, дураком помереть не дала.