Но было уже поздно. Зловещая тень германского корабля неумолимо надвигалась на обреченный минный заградитель. На фок–мачте линейного крейсера ясно читался флажной сигнал: «Предлагаю сдаться».
— Ваше высокоблагородие, радио с Севастополя, — радист был бледен и дрожащей рукой протягивал квитанцию Быкову.
— «Если положение безвыходное, топитесь и уничтожьте секретные шифры», — прочитал вслух капитан. — Опомнились! Вот вам и не разводить панику!
Быков отбросил бумагу в сторону и поспешил на крыло мостика:
— Братцы, шлюпки на воду! Живее, родненькие! Сигнальщики, радист, книги с шифрами за борт!
— Не уйдем, Георгий Александрович? — вопрос лейтенанта Люткевича прозвучал как гром среди ясного неба.
— Как же, не уйдем! Уйдем! Прямиком на грунт! Минами трюмы забиты: любое попадание — заклепок не останется!
Словно поторапливая русских, в 7 часов 35 минут артиллерия «Гебена» дала по «Пруту» первый залп…
— Дальше, дальше отплывайте, — кричал Быков морякам в шлюпках, — а вы, лейтенант, бегом вниз! Открывайте кингстоны!
Первые два залпа легли недолетами, обдав палубу «Прута» каскадами воды и дробью осколков.
— Сохрани и помилуй, Господи! — причитал отец Антоний, мешая суетящимся у шлюпок матросам. Со свистом и протяжным воем в море упали еще три снаряда — это был перелет. Артиллеристы называют подобное «вилкой» — недолет, перелет, а следующий залп…
На борту погибающего русского корабля ждали своего часа 710 мин — почти половина всего флотского арсенала!
Телефон в салоне «Георгия Победоносца», словно колокола громкого боя, разрывался на столе. Казалось, зуммер аппарата звучит громче залпов «Гебена», разрывающего своими орудиями беззащитный русский корабль. Дверь салона нараспашку — пусто!
Запыхавшийся Штильман — эполет сорван, болтается аксельбант — прямиком к телефону:
— Барон Штильман у аппарата! Что у вас?
— Мичман Лавренев, с наблюдательного поста херсонесского маяка. Господин барон, немцы топят «Прут»! Корабль сдается — флаг спущен! Доложите адмиралу!
— Этого не хватало! Там же мины, шифры, карты! Быков — трус и сволочь! — ярость адъютанта не знала границ…
Одним из снарядов третьего залпа была перебита мачта, и изорванный Андреевский флаг как‑то жалко, безнадежно и укоряюще повис над самой палубой, едва заметный даже с ходового мостика.
— Всего хорошего, господа. Храни вас Бог, — капитан пожимал руки офицерам, и вдруг его взгляд упал на перебитый гафель покосившейся мачты:
— Друзья, срам‑то какой! Флаг, флаг, господа! Поднять немедленно!
Когда в «Прут» попала очередная серия снарядов линейного крейсера, моряки едва ли не силой затащили Быкова в последнюю шлюпку. Офицер был ранен, но присутствие духа не терял, стараясь подбадривать матросов.
В 8 часов 40 минут, под многоголосое «ура» плавающих вокруг людей, зарывшись кормой, минный заградитель «Прут» ушел на дно. Вместе с ним отправились на глубину и 710 мин из арсенала Севастополя. Как не добрались до них осколки и пламя — одному Богу известно. Погибли минный офицер лейтенант Рогузский, открывший кингстоны, мичман Смирнов, корабельный священник и 25 нижних чинов. Над волнами стояли пар и дым, местами плавали деревянные обломки, что‑то горело — огонь не отдавал остатки добычи алчному, неразборчивому морю. Моряков разбросало, и лишь немногие, сгрудившись вокруг переполненной шлюпки с капитаном, продолжали плавать у места гибели своего корабля. Им было не стыдно — «Прут» ушел из жизни с развевающимся Андреевским флагом на перебитой, но не упавшей мачте!
Быков, временно потерявший сознание, пришел в себя, когда к борту шлюпки подошел миноносец На палубе слышалась чужая, лающая речь, а на гафеле длинной, как шест, мачты полоскалось ярко–красное полотнище турецкого флага. Уйти русские моряки не могли — на всю шлюпку–шестерку уцелело одно весло! Эсминцы 4–го дивизиона едва видимыми точками крутились у берега, подбирая большую часть команды незадачливого корабля, сумевшую добраться до своих.
Капитана поднимали на палубу одним из первых. Матросы «Прута», как могли аккуратнее, обвязали своего командира брошенным с миноносца концом.
— Якши, якши! О–о-о, гяур–капудан! Халих малек, — щебетали двое турецких моряков, принимавших Быкова у леерных ограждений.
Это были первые пленные начавшейся на Черном море войны. Эсминцы сопровождения «Гебена» — «Самсун» и «Ташос» — выловили еще 74 русских моряка. 202 члена экипажа, покинувшие «Прут» раньше, вернулись домой. Их подобрали эсминцы и вышедшая из Севастополя подводная лодка «Судак».
«Гебен», устроивший погром у русских берегов, успел уйти. Только шлейф черного дыма грязно висел в октябрьском воздухе. Эсминцы турок развили самый полный ход, догоняя линейный крейсер. Война, в которую так не хотелось верить командующему Черноморским флотом адмиралу Эбергарду, началась. Но корабль, шедший к турецким берегам, еще вернется к Севастополю.
Так что же это был за корабль, серым призраком появившийся у берегов Крыма и посеявший панику не только среди обывателей, но и среди моряков Черноморского флота России? И как получилось, что один из лучших линейных крейсеров кайзеровской Германии оказался вдруг у ворот Севастополя?
Российский историк Александр Больных пишет: «Значение этого корабля в мировой истории западные историки считают более серьезным, чем у крейсера «Аврора». Залп «Авроры» возвестил о наступлении новой эры, однако наступила она лишь потому, что «Гебен» появился в Константинополе. Строится примерно такая логическая цепочка: «Гебен» пришел в Константинополь, поэтому Турция вступила в войну на стороне Германии, это привело к закрытию черноморских проливов и союзники не смогли наладить нормальные поставки в Россию техники и вооружения, Россия была разгромлена, что и привело к власти большевиков».
Нужно сказать, что западная историография часто грешит необъективностью, и сага о «Гебене» исключением не стала. И все же свой весомый вклад в расстановку сил перед Первой мировой войной и в ее конечный итог этот замечательный корабль внес Но начнем по порядку.
Германия, в ответ на появление у англичан линейного крейсера «Инвинсибл», заложила в 1909 году свой корабль подобного типа— «Фон дер Танн». Линейные крейсера, развившиеся из класса броненосных крейсеров, являлись в принципе разновидностью линкоров, правда, менее защищенных броней, но обладавших более высокой скоростью. Именно последнее качество, в совокупности с мощной артиллерией, более всего импонировало «неутомимому реформатору» Королевского флота Великобритании адмиралу Джону Фишеру. Только такой корабль, по его мнению, мог считаться идеальным.
Линейные крейсера развивались одновременно с дредноутами, быстро сравнявшись с ними, а затем и перегнав по своим размерам. Скорость становилась приоритетной. Масса их машин составляла 11— 15 процентов от общего водоизмещения, в то время как на линкорах вес паросиловых установок не превышал 7 —8,5 процента Именно погоня за мощностью (и соответственно скоростью) приводила к увеличению внутренних объемов судна, отведенных под машинное отделение. Разумеется, разрастался и весь корабль.
Не являясь из‑за ослабленной брони рекордсменами по весу, по длине эти гиганты превышали даже авианосцы. Нет ничего удивительного, что в период между двумя мировыми войнами самым большим кораблем оказался опять‑таки линейный крейсер. Им стал британский «Худ», ведущий свою родословную от любимца Фишера, знаменитого «Инвинсибла». Но это будет несколько позднее, а пока, перед Первой мировой войной, только три страны мира смогли обзавестись подобным дивом — Англия, Германия и Япония.
«Инвинсибл» («Непобедимый») произвел сенсацию в военно–морских кругах и стал предметом особого обожания и гордости флота и страны. О недостатках проекта тогда старались не говорить, а точнее, просто не догадывались. Слабой являлась броневая защита, но имелись и другие минусы. Чего стоило одно лишь размещение башен главного калибра на спардеке (в средней части корабля). Так как, по мнению Фишера, от подобного корабля всегда будут убегать все, кроме дредноутов, две башни разнесли по бортам, что позволяло вести огонь вперед по курсу линейного крейсера. С учетом носовой башни мощь огня «Инвинсибла» была в этом случае внушительной — 6 орудий калибром 305 мм каждое. О том, как работать наводчикам на спардеке после выстрела этой башни, в сплошном дыму, закрывающем нос корабля, проектировщики не подумали. Впрочем, ведение огня при погоне «нос в хвост» случалось крайне редко, и морским артиллеристам здорово повезло.
