— Вы ливанка? — спросил он, пока они прокладывали себе путь к столику.

— Нет. Гречанка. Меня зовут Элен Патроклос.

— Это не так далеко к югу, как Алеппо, и не так далеко к востоку, как Багдад, но как раз так далеко, как надо.

— Коль у вас тяга к возрождению языческих шуток, — заметила она, — не голландец ли вы?

— Нет, — сказал он, — я еврей, Хал Дейн. Д-е-й-н.

— Для еврея это необычное имя.

— Это не настоящая фамилия. Моя еврейская фамилия — Искариот.

— Несомненно Иуда Искариот, — сказала она, выбрав столик, — и нет сомнения, что вы пытаетесь стянуть лосины с моих ног.

— Я бы не отказался от такого удовольствия.

— Это просто гусарское выражение, несмышленыш.

— Но содержательное и очень земное, — сказал он. — Мне нравится ваш современный жаргон.

— Оно так же старо, как двадцать три Насреддина.

— Я знаю, — сказал он. — Впервые я услышал его от своей старой любови, которая интересовалась такими древностями.

— Где теперь ваша старая любовь. — В ее вопросе прозвучала личная заинтересованность, и он подумал: «Девушка в меня влюбилась».

— Потерялась там, где валяется впустую потраченное время, — сказал он, — где-то за Арктуром.

— Вы чудак!. Можно, я буду макать?

— Бога ради.

Она была первой девушкой, виденной им с рассвета Христианской Эры, которая макала хрустящую пышку в кофе с таким обаянием.

— Что касается лично меня, — сказал он, — то мне доставляет наслаждение любоваться грацией вашей руки, и особенно запястья, в тот момент, когда вы опускаете его в последнем движении обмакивания.

Она подняла брови и посмотрела на него поверх поднесенной ко рту пышки.

— Скажите, вы специализируетесь не в литературе?

— Нет. В инженерной механике.

— Вы говорите, словно поэт и историк одновременно.

Что-то в этом разговоре напомнило ему другой, происходивший почти на этом же месте и в это же время, когда он был здесь в первый раз и поначалу недооценил силу женщины.

— Меня восстановил против поэзии этот неблагодарный Мильтон, — сказал он, — тот, что представил Сатану в такой эпической манере, что люди оказались не в состоянии его узнавать. Он вложил так много чувства в его позу Властелина Тьмы. Насколько нам известно, Сатаной может быть самый обыкновенный тесть или свекор, в котором нет ничего необычного, кроме своеобразного склада ума.

— Вы — крепкий орешек, Хал, но мне нравитесь.

Он не мог сказать, искренна она или прикидывается, но как отличить одно от другого, должно быть, навсегда останется одной из тайн жизни для мужчины, обремененного боязнью показаться бестактным.

— А какова ваша специализация? — спросил он.

— Общественные науки.

— Я должен был догадаться. Вы всегда посещаете эти сборища.

— Только не я, — сказала она. — Нам не организоваться с помощью телевидения, паблисити, студенческих сидячих забастовок и бойкотов. Это не так просто. Организации формируются в результате переползания идей от ума к уму, посредством постепенного их доведения до сознания.

— Вы что-нибудь организуете?

— Да. Международную организацию студентов, чтобы ускорить установление всемирной дружбы совершеннолетней молодежи. Кроме общения со студентами здесь, в университете, я переписываюсь со студентами в Англии, России, Аргентине. У меня есть энергичный молодой парень в Хайфе, который горит желанием организовать Израиль. Но он пишет на иврите, а я по-английски… Вы говорите на иврите?

— Бегло, — сказал он, — на нескольких диалектах.

— Вы серьезно, Хал?

— Абсолютно. Я также говорю на арабском, греческом, итальянском, французском, немецком, испанском и русском языках.

— Скажите что-нибудь по-гречески, — потребовала она.

— На чисто афинском или с критским акцентом?

— Говорите на афинском, — сказала она, — но говорите медленно.

Он не сомневался, что она берет его на пушку, однако он не стал говорить медленно. В темпе обычной беседы он сказал ей чистую правду.

— Вы — одна из самых красивых девушек, каких я встречал, и хотя я знаю, что красота и добродетель редко уживаются под одной крышей, у вас есть они обе, и они — неразлучны. Я мог бы полюбить вас, в буквальном смысле слова, на сотню лет и не устал бы от этой любви, если бы вы могли оставаться так долго.

Пряча удивление и приятный испуг, она потупила взгляд и сказала;

— Я видела, как шевелились ваши губы, но не смогла понять ни одного слова.

Значит, она поняла каждое слово. Ладно, правда — она и есть правда.

Вдруг она наклонилась к нему и заговорила с твердой решимостью:

— Наше движение могло бы воспользоваться вашим талантом полиглота. Нет, я буду с вами более откровенна. Вы мне необходимы. Все, что я могла бы предложить, это моя глубокая признательность, но вы могли бы получить удовлетворение, работая ради чего-то большего и более долговечного, чем вы и я.

Она размахивала руками, как это принято у греков или евреев, и эти руки, ее темные глаза, семитский облик, отраженный в чертах ее лица, терзали его приступом ностальгии, с которым он боролся, стараясь скрыть. Он снова был в старом Иерусалиме, а девушка напротив него была Марией Магдалиной. У нее был тот же накал страстей, сильных, убедительных, бескорыстных, что и у Марии Магдалины, и она использовала для убеждения почти тот же аргумент, что и Мария, когда уговаривала его освободить свое место для Джошуа, теперь называемого Иисусом, и уступить их другу поездку на последнем звездолете с Земли.

Модели не менялись никогда. Приливные волны истории откатывались, а его единственная земная любовь приходила к нему вновь. Мария Магдалина сидела перед ним, лишь слегка изменив облик и манеры, и ее ум и выразительность были теми же самыми, что у его единственной неземной любови, Хиликс. Он наклонил голову, притворяясь, что ему потребовалось потереть переносицу — она даже называет его «несмышленыш» и «крепкий орешек», как это делала Хиликс.

Когда он поднял глаза, Элен промолчала, но в ее взгляде была мольба.

— Вот что, Элен, почему бы мне не появиться в вашей квартирке завтра вечером? Мы могли бы повертеть эту идею и так и этак и посмотреть, что из нее выползет.

— Я буду вас ждать, — сказала она, записывая адрес на почтовой бумаге, — потому что вы мне понравились и, я думаю, сможете стать очень полезным для организации. Ваше общественное мышление, вероятно, не сфокусировано ни на чем, потому что вы — инженер, а инженеры — люди действия.

— Да, — согласился он, беря ее адрес, — когда приходит время действий, мы в рядах первых трех процентов, в частности, и во всем, что касается союзов между студентами.

— О, я ничуть не сомневаюсь в столь темном орешке, — сказала она, поднимаясь. — И благодарю вас за угощение и приятную беседу. Однако мне пора, я спешу к «Человеку и Цивилизации». Не забудьте — в субботу. Приходите около шести, я приготовлю что-нибудь перекусить.

Он знал, что о субботе не забудет, наблюдая, как она удаляется от столика, напоминая ему своими покачивающимися движениями Хиликс. В последнее время он думает о Хиликс все чаще. Уже остались считанные секунды, по ее времени, до самого поразительного в ее жизни и жизни ее отца сюрприза, когда откроется дверца космического такси и из него выйдет Еврейский Пророк. Но, может быть, это их не удивит.

Ладно, он должен был поступить именно так, как поступил; и без того между здесь и не здесь много вопросов осталось в подвешенном состоянии. Как однажды сказал Флексон, правда остается в глазах очевидца, но у Халдейна слабые глаза. Он не то чтобы верил, будто все говоренное было заранее продуманной ложью; однако в присутствии Фэрвезеров правда вела себя как-то странно. Да и притчи Джошуа были кристально чистыми, только если принимать в соображение, что кристаллы преломляют свет, а Халдейн IV, кличка — Иуда Искариот, кличка — Хал Дейн, никогда не был силен в спектральном анализе.

Одна вещь все же беспокоила Халдейна — он только перевел стрелку истории, или пустил поезд грядущих событий под откос, когда уложил одурманенного травкой иссоп Иисуса в свой одноместник сразу же после снятия распятого с креста. Лично он ничего не терял ни в том, ни в другом случае. Если, отправляя звездолет, он включил Армагеддон, для него это будет забвением и он сможет насладиться сном. Эта пломба в зубе доставляет ему немало неприятных минут, но он не может ее удалить. Любой дантист, лишь бросив взгляд на радиоприемник, заподозрит в нем иностранного агента и завопит, взывая к ФБР.