— Он в аббатстве?

— Да.

— Так это он внушил тебе, что она мертва, не так ли?

— Он сказал, что не уверен и не хочет будить во мне напрасные надежды. Думаю, я могу ему верить.

— Ха! — старый еврей захихикал.

Нимми помешивал варево, пока оно не загустело. Старый отшельник вытащил металлические тарелки, ложки и кружки. Из скатки Нимми достал свои сухари и наполнил чашки разведенным вином. Они уселись на скамью из плоской каменной плиты, которая опиралась на вкопанные в землю корявые ножки, и принялись есть при свете очага.

Перекрестившись, Нимми благословил хлеб насущный. Старый еврей певуче произнес над чашкой несколько слов молитвы на незнакомом языке, который, как Нимми подумал скорее всего был ивритом.

Каша, как объяснил ему Бенджамин, состояла из молотых бобов, которые он принес из Санли Боуиттс. В этом году, только попозже, он посадит и вырастит собственные. Раньше у него тут были козы, и он пробует снова обзавестись своим стадом. Он говорил о прошедших временах так, словно лично присутствовал в них. Несколько раз он упомянул аббата Джерома, будто тот продолжал править аббатством; он вспоминал завоевания Ханнегана Второго так, словно они все еще продолжались. Для него все века сосуществовали с его личным «теперь».

Ночь Нимми провел в хижине старика. И снова во сне перед ним предстала открытая могила в аббатстве; на этот раз в ней лежал ребенок. Он очнулся от сна в полном удивлении: ведь он знает, что там погребен Джарад Кендемин. Утром он рискнул спросить Бенджамина о свежей могиле у подножия Столовой горы. Отшельник сказал было, что ничего не знает об этом, но вдруг заметил, что Нимми слушает его с недоверием.

— Если ты считаешь, что я ее там похоронил, то иди и попробуй ее выкопать.

— Я верю тебе.

Уходить Нимми не спешил. Он был крепко зол на кардинала и хотел избавиться от этого чувства или хотя бы попытаться меньше верить ему. Кардинал утаивал от него правду, и Чернозуб не мог припомнить, чем заслужил такое отношение. Из слов старика он понял, что Эдрия считала, будто он врал ей. Но она не слышала, что он на самом деле рассказывал Чернозубу.

Он оставался у отшельника еще сутки. Небо было затянуто тучами, и подул холодный ветер. И мех, и кувшин отшельника опустели.

— Откуда ты здесь берешь воду?

Бенджамин посмотрел на Чернозуба и, небрежно показав пальцем на небо, продолжил доить козу.

Прошло двадцать секунд. В лицо монаху ударили тяжелые холодные капли дождя. Через несколько секунд из туч хлынул ливень. Больше Нимми вопросов не задавал.

Старый отшельник пожаловался, что Нимми ест больше, чем принес с собой. И на рассвете третьего дня Чернозуб ушел. Когда по тропе, ведущей вниз, мимо него с шуршанием покатился гравий, Нимми поднял глаза. Старый еврей, вооружившись лопатой, спешил за ним. Как во сне, перед мысленным взором Нимми на миг снова явилась открытая могила. И вот на третий день она наяву предстала перед ним…

Но могила не была открытой. Мало того, они нашли у подножия горы две могилы. Видно было, что одна появилась только вчера. Старый еврей оперся на лопату и, прищурившись, посмотрел на Нимми.

— Нет, копать я не буду, — сказал монах. — Спасибо тебе и прощай, — и, не оглядываясь, торопливо зашагал в сторону Санли Боуиттс.

Бенджамин назвал ему имя старой женщины. Он без труда нашел ее старый глинобитный домишко. Во дворе играли ребятишки. Чернозуб сосчитал их — семеро. Внезапно он понял, что пришел к «сиротскому приюту», который аббатство обычно поддерживало в городке. Женщина встретила его сурово. Похоже, она знала, кто он такой и почему тут очутился, но считала его подлецом и негодяем.

— Почему ты не пришел за ними десять дней назад? Их забрали, чтобы усыновить.

— Кто?

— Трое сестер.

— Откуда они взялись?

— Не имею права это говорить.

Когда же Чернозуб вспылил, она обозвала его подонком, распутником и фальшивым монахом. И, приказав ему немедленно убираться, удалилась в свою глинобитную хижину.

— Куда их мать делась? — закричал он ей вслед, но не получил ответа. В мрачном настроении Чернозуб вернулся в аббатство.

Стрельба началась на следующий день, когда монахи собрались в трапезной обители на завтрак. Когда донеслось первое отдаленное «Бум!», отец Левион, ныне настоятель, стоял на стене у парапета. Сегодня он совсем ничего не ел. Здесь он часто молился, обращаясь к безбрежной пустыне, уходящей далеко за горизонт, и преклоняясь перед величием Бога, создавшего ее. Первый выстрел практически не отвлек его от молитвы — он лишь взглянул на открытое пространство в поисках дымного следа. После второго «Бум!» из трапезной вылетел Онму Кун и кинулся во двор. Увидев на стене Левиона, он торопливо взбежал по лестнице и присоединился к нему.

— Откуда? — задыхаясь, спросил он.

— Не знаю. Я ничего не видел.

«Бум!» Интервал между выстрелами составлял примерно полторы минуты.

— Похоже, что звук доносится откуда-то оттуда, — сказал Левион, указывая в долину.

— При боковом ветре так и должно казаться, — ответил Онму Кун, не сводя глаз с Последнего Пристанища.

После четвертого «Бум!» он ткнул пальцем в сторону Столовой горы. И действительно, оттуда поднимался тонкий столб порохового дыма.

Пятый «Бум!» поднял столб пыли примерно в двухстах шагах от аббатства.

— Проклятье! — заорал контрабандист. — Он целится в нас!

Шестой «Бум!» — ядро упало посреди дороги перед аббатством, описав дугу, влетело в открытые ворота, срикошетило от каменной балюстрады вокруг розария и, подпрыгивая, улетело в монастырь, прямо в трапезную. Оттуда раздались крики, и монахи кинулись вон из здания.

— Укрывайтесь! — завопил Заяц. — У него еще осталось два ядра!

Но выстрелов больше не последовало. Монахи, сидевшие за своим постным завтраком, были крепко перепуганы. Впрочем, повреждения претерпела лишь кухня. Во время обстрела Онму дал понять, что знает слишком много. Было найдено ядро, и, хотя оно деформировалось и сплющилось, на нем удалось обнаружить несколько выцарапанных букв на иврите. Над ними собрались специалисты. Та часть надписи, которую удалось разобрать, гласила: «…Да принесет хлеб насущный весна на Земле». То было благословение пище.

— Имеется в виду попадание в цель, — сказал переводчик.

В кабинете аббата было немедленно собрано совещание. Был приглашен и Чернозуб, назначенный истолкователем, поскольку он знал Онму Куна не хуже прочих, но лучше всех говорил на его диалекте.

Его нашли в гостиничке.

— По какому праву ты тут пребываешь, добрый человек? — спросил он у Онму Куна.

— Я был приглашен, — сказал Заяц.

— Кем?

— Аббатом Олшуэном, кем же еще?

— По настоянию кардинала?

— Наверное.

— Аббат знает, чем ты занимаешься?

— Понятия не имею. Но если даже и знает, я не могу и не хочу таскать сюда свой товар. И никогда этого не делал.

— Значит, ты закопал их в пустыне и оставил до тех пор, пока снова не отправишься в дорогу. И ты их откопал.

— На этот раз откопал их старик. Мне не повезло. Я думал, он никогда не спускается вниз и у него никогда не бывает гостей. Я в первый раз использовал это место. Мне и в голову не могло прийти, что он осквернит могилу.

— Он слегка не в себе, но далеко не дурак. Он понял, что это не могила. Так что он выкопал твою пушку и наградил нас посланием из нее.

— Должно быть, он забил самый большой заряд, чтобы покрыть такое расстояние. И целился под углом в сорок градусов.

— Стрелял примерно на пятьсот футов выше нас.

— Он пытался убить кого-то?

— Старый Бенджамин? Нет. Он рассказал аббатству о тебе и о твоих делах.

— Я лучше уеду.

— Что было во второй могиле?

— Ружья.

— Если ты собираешься потребовать обратно свой товар, кто-то отправится с тобой. Нас тут шестеро. И любой из нас справится с тобой.

— Даже ты? — расхохотался Заяц.

Чернозуб так ему врезал, что тот отлетел в угол. Задохнувшись, Онму посмотрел на него удивленно, но без гнева.