— Значит, город он знает, — задумался Элкин. — Но знает ли он о нашем багаже? Нас он уже видел, так что может ехать с нами. Если будет вести себя как подобает, пусть считается гостем. Попытается отвалить, будет пленником, пока мы не доберемся до цели.

Тем не менее сначала старик отказался присоединиться к ним, и его пришлось бы арестовать и привязать к одному из фургонов, если бы он не передумал после того, как узнал в Чернозубе монаха аббатства святого Лейбовица, что не на шутку развеселило его. Он поддразнивал монаха тем, что тот не носит рясы, а вот с четками на поясе не расстался. Нимми старался избегать общения со стариком, который, по всей видимости, знал об аббатстве больше, чем ему полагалось бы. Пожилой странник после нескольких попыток завязать разговор пожал плечами в ответ на сдержанность монаха, наверное, отнеся ее на счет религиозного обета хранить молчание, но, как бы практикуясь, продолжал кидать в его сторону реплики.

Себя он называл пилигримом, но не христианином. На нем были драные льняные лохмотья с шерстяными вставками, а свои пожитки он таскал в узле, привязанном к посоху. Голову старик оберегал от солнца, прикрывая ее шапочкой с замысловатой вышивкой, которую называл ермолкой. Ощетиненный и недоверчивый на первых порах, он, как выяснилось, был довольно безобиден и к концу первого дня стал весьма разговорчив. Нимми не мог представить, что враги Коричневого Пони послали шпионить за ним такую развалину. Элкин был склонен с ним согласиться. И, посадив его поначалу на мула, он, когда старик стал жаловаться, что седло натерло ему задницу, пересадил его в фургон, не беспокоясь, что старик устроился на ящике с оружием.

Старик рассказал, что он еврей, и кроме всего прочего зарабатывал шитьем палаток. По всей видимости, он был одним из тех бродяг, кто предлагает свои услуги как заклинателя дождя в засушливых местах. Старый еврей обладал кое-какими полезными навыками и некоторыми источниками дохода. За пятнадцать монет он мог вырвать зуб; за восемь — соскрести налет с зубов и прочистить их тальком. О прочистке зубного канала надо было договариваться. Он представлялся заклинателем дождя, и если дожди не выпадали в течение недели, он не получал ничего, кроме платы за жилье и пропитания; если же дождь проливался, он получал столько, сколько, по его мнению, могли отстегнуть заказчики. Он давал советы по любому поводу каждому, кто имел желание слушать его, а порой просто навязывал их.

Чернозуб надеялся, что это путешествие даст ему возможность побыть в тишине и в одиночестве. Но старый еврей лишил его этой надежды, задавая кучу вопросов об аббате Джероме, который, насколько Нимми мог припомнить, умер лет семьдесят тому назад, будучи в солидном возрасте, и тем не менее старик утверждал, что он, Бенджамин, был другом Джерома.

— Вам должно быть не меньше ста лет, — скептически заметил Нимми. — Или еще больше.

— Хм! А почему бы и нет?

Ходили слухи, что долгожителями отличается Долина рожденных по ошибке, но старый пилигрим не походил на ее обитателя. Он признался, что принадлежит к тайному народу, обитающему в Мятных горах, которые ему было позволено в очередной раз покинуть, но назад он так и не вернулся. Магистр Дион должен был знать, откуда он родом. Но если он был из «привидений», это должен был знать Улад. Тем не менее тот относился к старику как к посмешищу, по крайней мере в роли заклинателя дождя. То, что Мятные горы были прибежищем для Рожденных по ошибке, было хорошо известно Церкви, но природа колонии как народа «привидений» была затушевана тем фактом, что такие уроды, как Шард и его семья, обитавшие в предгорьях, не считались полноправными гражданами; хорошо вооруженные силы центральной колонии защищали их от отщепенцев, бродячих Кочевников и агентов Тексарка. Бродяги, как правило, обходили этот район и держались в стороне от Долины рожденных по ошибке. Тех же, кто пытался попасть в нее, убивали или прогоняли.

— И что за дела у монаха святого Лейбовица в этом Новом Вавилоне? — спросил старик. — Особенно у отлученного монаха?

— Кто тебе это сказал? — Нимми пристально посмотрел на него, удивленный тем, что сплетни дошли и до ушей этого прирожденного бродяги. Кто в группе знал о его статусе? Ну ладно, все они знали — Вушин, Элкин, Аберлотт, словом, все. Тем не менее он был смущен и растерян, что его личная жизнь доступна посторонним взглядам.

— Я всего лишь должен доставить общине послание кардинала. Почему ты называешь ее Новым Вавилоном?

— Таков ее титул, и они сами ее так называют.

— Откуда ты держишь путь в Новый Вавилон?

— Из Валаны. Так же как и ты.

— А что ты делал в Валане? Молил о ниспослании дождя?

— Я пришел навестить своего старого друга Амена Спеклберда, но меня к нему не пропустили, да и кроме того, он не Тот.

— Тогда кто же он?

Старый еврей пожал плечами.

— Кто знает? — это было все, что он сказал.

Во время перехода к Мятным горам великан Улад, которого Чернозуб на первых порах считал опасным и жестоким животным и психопатом, оказался игривым ребенком. Уродливые стороны его характера произрастали из инстинктивного недоверия ко всем людям, если не считать джинов, но во время долгого пути к югу это недоверие постепенно таяло.

Нимми лишь раз вышел из себя во время путешествия — но не из-за старого пилигрима. Слава Богу, причиной явился Аберлотт. Но затем он еще раз взбеленился — на этот раз из-за отсутствующего аббата Джарада кардинала Кендемина, и выглядело это как бред наяву. Он с наслаждением представлял себе, как сжимает горло аббата, как большими пальцами сдавливает ему кадык, хотя сразу же, как только старикашка потерял сознание, перестал душить его. Зло может быть привлекательным, и весьма. Это он знал. Но как трудно признаться исповеднику в том, какое наслаждение может приносить грех; священник разгневается и наложит на него наказание, которое поможет избавиться от испорченной натуры, что продолжает жить в нем. Он чувствовал, что окружающая реальность расплывается перед ним, и Вушин поймал Нимми на том, что, покачиваясь в седле, он бормочет богохульства. Он чуть не вылетел из седла, когда Топор ударил его по спине, чтобы привести в чувство. За последние несколько месяцев с ним произошло столько событий, но они казались ему нереальными, порой он думал, будто сходит с ума. Когда он должен был молиться, Нимми просто грезил наяву, а потом сквозь зубы проклинал себя.

— Займись делом, брат, — посоветовал ему Топор.

Найти себе занятие было нетрудно. Каждодневно нужно было разбивать и сворачивать лагерь, а это требовало и времени, и трудов. Когда день складывался идеальным образом, он включал в себя одиннадцать часов пути по безжалостно выжженным пространствам, а остальные тринадцать уходили на то, чтобы упаковать груз, распаковать его, на выслеживание животных, охоту, стряпню, еду, стирку и штопание одежды, ремонт снаряжения и, наконец, на сон. В лучшем случае удавалось быть в пути не больше одиннадцати часов. Чаще всего дорога занимала часов десять.

На седьмой день Улад, Вушин и Элкин, посовещавшись, пришли к выводу, что караван с его ценным грузом будет под надежной охраной и без Чернозуба, Аберлотта и Элкина, которые, покинув караван, смогут оказаться в Новом Иерусалиме вдвое быстрее. Вушин и воины Ри останутся при погонщиках мулов, чтобы отбить нападение любых обитателей пустыни. Под вопросом оставалась безопасность передовой партии, но Улад и Элкин были солдатами, да и Чернозуб прошел у Вушина науку боевого искусства.

С ними было позволено отправиться старому еврею и Аберлотту, ибо от них все равно не было бы никакого толка, случись защищать караван от вражеского нападения. Аберлотт счел мрачное настроение Чернозуба за признак подступающего сумасшествия.

— Похоже, у тебя крыша едет, — проснувшись, сказал студент в первое же утро. — Ты всю ночь разговаривал, хотя днем ты ни с кем и словом не обмолвишься.

— Что я говорил?

— О девушке с очень маленькой дырочкой.