– И почему ты еще здесь? – осведомился Томас.

– Здесь? – не понял молодой монах.

– Разве тебе не даны указания?

– Мне надлежит идти в Монпелье, – признался цистерцианец.

– Это туда, брат, – указал Томас, махнув на юг.

– Мы ведь поедем на юг, – сухо заметила Женевьева. – Полагаю, брат Майкл будет рад ехать с нами.

– Будет? – уточнил Бастард.

– Очень, – признался монах, удивляясь своей искренности.

– Тогда добро пожаловать в общество проданных дьяволу душ, – промолвил Томас.

Душ, которые повернули на юго-запад, чтобы преподать скаредному графу хороший урок.

Граф де Лабруйяд продвигался медленно. Лошади устали, по мере наступления дня становилось жарче, многие из солдат страдали от выпитого в захваченном городе вина, а повозки подпрыгивали на разбитых колеях. Но все это не имело значения, потому как вскоре после полудня посланные вслед за Бастардом разведчики вернулись и принесли именно те вести, которые хотел услышать де Лабруйяд. Англичанин ускакал на запад.

– Вы уверены? – рявкнул граф.

– Мы следили за ним, господин.

– И что он делал? – с подозрением осведомился де Лабруйяд.

– Пересчитал деньги, господин; его люди сняли доспехи, а затем все поехали на запад. Все-все. Еще он сказал аббату, что обратится к законникам, чтобы истребовать плату.

– К законникам? – Граф расхохотался. – Тогда распря не уладится за всю нашу жизнь!

Опасность миновала, и неспешность путешествия перестала его волновать. Он остановился в жалкой деревушке и затребовал вина, хлеба и сыра, ни за что не уплатив. По мнению Лабруйяда, вознаграждение выражалось в возможности лицезреть его персону, и он искренне верил, что крестьяне не остались внакладе.

Подкрепившись, он провел ножом для кастрации по решеткам клетки, в которой находилась его жена.

– Не желаешь взять ножичек на память, Бертилла? – осведомился он.

Бертилла не ответила. Горло ее сдавило от рыданий, покрасневшие глаза не отрывались от заржавленного лезвия.

– Я обкорнаю тебе волосы, женщина, – пообещал граф. – И заставлю на коленях ползти до алтаря, вымаливая прощение. Бог, быть может, и простит вас, мадам, но я – нет, и вас ждет дорога в монастырь, на чем я с вами и покончу. Вы будете мыть там полы и стирать монахиням одежду, пока не очиститесь от грехов, а затем станете жить в тоске и унынии до конца своих дней.

Она ничего не отвечала, графу надоели неудачные попытки помучить жену, и толстяк велел своим людям усадить себя в седло. К этому времени он избавился от доспехов и облачился в легкое сюрко[10], украшенное его гербом. Кольчуги воинов тоже были навьючены на лошадей, так же как щиты и копья. Отряд скакал беззаботно, ничего не опасаясь, а арбалетчики топали позади вьючных коней, нагруженных тюками с добычей.

Ехали по дороге, которая шла в гору между рядами каштанов. Под кронами рылись поросята, и граф велел прирезать парочку, потому как обожал свинину. Туши взвалил на крышу клетки с графиней, чтобы кровь стекала на ее разодранное платье.

Когда день начал клониться к вечеру, колонна достигла перевала, за которым начинались владения графа. Это было возвышенное место среди тощих сосен и громадных скал. Ходила легенда, что много-много лет назад войско сарацинов приняло здесь бой и все полегло. Местные жители приходили сюда, чтобы наслать на кого-нибудь проклятие. Эту практику официально осуждали и граф, и Церковь, но, когда Бертилла сбежала с любовником, де Лабруйяд поднялся на Сарацинский перевал и закопал тут монетку, потом трижды ударил по скале на вершине горы, наведя тем самым злые чары на Вийона. Чары сработали, и Вийон превратился в выхолощенное ничтожество, истекающее кровью на цепи в повозке для дерьма.

Свет начал меркнуть. Солнце пряталось за горами на западе, но до наступления темноты оставалось около часа – вполне достаточно, чтобы уставшие солдаты миновали перевал, за которым дорога бежала под гору до самого Лабруйяда. Колокола в замке зазвонят в честь победы графа, наполняя наступающую ночь ликованием.

И тут прилетела первая стрела.

Бастард повел три десятка лучников и двадцать два латника на юго-запад, тогда как остальные его силы, включая раненых, которые были способны держаться в седле, отправились на запад. Кони воинов Бастарда устали, но продолжали ровным шагом мерить дорогу, которую наемники разведали уже давно, когда готовились к нападению на Вийон.

Томас на скаку прочел послание от графа Нортгемптонского. Прочел раз, затем второй, но на лице его ничего не отражалось. Воины наблюдали за ним, подозревая, что письмо предвещает перемены в их судьбе, но Томас только сложил пергамент и сунул в висящий на поясе кошель.

– Нас призывают? – поинтересовался наконец Сэм.

– Нет, – ответил Бастард. – Да и с какой стати ему нас призывать? Какая графу от вас польза?

– Да никакой! – весело согласился лучник.

Его радовало, что граф не приказывает Томасу отправиться в Англию или в Гасконь. Нортгемптон – сеньор Томаса, его господин, но граф почитал за благо, чтобы вассал и его люди подвизались в качестве наемников. Ему перепадала часть доходов, а доходы эти достигали немалой величины.

– Он пишет, чтобы летом мы были готовы присоединиться к войску принца, – сообщил Бастард.

– Принцу Эдуарду мы не понадобимся, – возразил Сэм.

– Может, и понадобимся, если король Франции затеет свою игру, – пробормотал Томас.

Он знал о набегах принца Уэльского на юг Франции, которые король Иоанн не в силах был предотвратить. Но француз наверняка выступит, если принц затеет новое шевоше[11]. А соблазн для Эдуарда велик, потому как Франция слаба. Король шотландский, союзник Франции, томился в лондонском Тауэре, англичане укрепились в Нормандии, Бретани и Аквитании. Франция похожа на крупного оленя, терзаемого охотничьими собаками.

– И это все, о чем говорится в письме? – уточнил Сэм.

– Нет, – ответил Бастард. – Но остальное не твоего ума дело, Сэм.

Томас пришпорил коня и махнул Женевьеве, маня за собой. Они отъехали к деревьям, где могли уединиться. Их сын Хью, скакавший на невысоком мерине, последовал за матерью, и Бастард кивнул, показывая, что мальчику можно приблизиться.

– Помнишь черного монаха, который приходил в Кастийон? – спросил Томас у Женевьевы.

– Того самого, какого ты вышвырнул из города?

– Он проповедовал чепуху, – буркнул Томас.

– И как называлась эта чепуха?

– Малис, – ответил Бастард. – Волшебный меч, второй Экскалибур.

Он сплюнул.

– И с какой стати ты сейчас про него вспомнил?

Томас вздохнул.

– Потому что Билли прослышал про эту дурацкую штуковину. – Под «Билли» подразумевался сеньор Томаса – Уильям Богун, граф Нортгемптонский. – Похоже, в Карлайле объявился свой черный монах, который разглагольствует про ту же самую ерунду, – объяснил Томас, вручая Женевьеве письмо. – Про сокровище семи владык.

– И графу известно… – нерешительно начала Женевьева, но осеклась.

– Что я один из них.

Некоторые назвали их семью темными владыками ада. Все они умерли, но их наследники остались. И Томас был одним из них.

– Поэтому Билли хочет, чтобы мы нашли сокровище. – Последние три слова командир наемников произнес с издевкой. – А когда найдем, должны передать его принцу Уэльскому.

Женевьева нахмурилась, глядя на письмо. Написано оно, разумеется, было на французском, языке английской аристократии.

– «Семь темных владык хранили его – и были прокляты, – вслух прочла она. – Тот, кому суждено править нами, обретет его и будет благословен».

– Та же самая чепуха, – буркнул Томас. – Черные монахи, похоже, сошли с ума. Они распространили эту историю повсюду.

– И где ты намерен искать?

Томасу хотелось сказать, что нигде, что этот бред не стоит и минуты их времени, однако у аббата Планшара, лучшего человека из всех, кого он знал, христианина, который был истинным последователем Христа, а также потомком одного из темных владык, имелся старший брат.