– Он сказал, что если мы не закроем фестиваль, то пожалеем об этом.

– И голос звучал серьезно?

– Ну да, определенно.

– Ирландский акцент?

– Похоже на то.

– Не поддельный?

Журналист пожал плечами. Ему нужно было срочно отдать материал в печать, и Ребус отпустил его. Это был уже третий звонок за прошедшую неделю, и все звонившие угрожали устроить взрыв или как-нибудь иначе дискредитировать фестиваль. Полиция относилась к угрозам серьезно. А как иначе? Туристы вели себя спокойно, но полиция призывала организаторов не пренебрегать мерами безопасности и до и после каждого мероприятия проводить тщательные проверки.

Вернувшись на Сент-Леонардс, Ребус доложил о дежурстве старшему суперинтенданту, потом принялся за очередную бумажную работу. Как истинный мазохист, он любил субботние дежурства. Тут можно было увидеть город в разных его обличьях, пользуясь случаем, заглянуть в серую душу Эдинбурга. Грех и зло не окрашены в черное – однажды он, помнится, пытался убедить в этом одного священника, – но скрываются под видом серой обезличенности. По вечерам они обступают тебя со всех сторон – серые, настороженные лица преступников и злоумышленников, домашних тиранов и уличной шпаны. Пустые глаза, в которых нет мысли – кроме мысли о себе. И если ты Джон Ребус, ты молишься о том, чтобы как можно больше людей держались как можно дальше от этой серой безликой массы.

В перерыве ты идешь в столовку, шутишь с ребятами, приклеив на лицо улыбку, – не важно, слушаешь ты их или нет.

– Мне тут рассказали один анекдотец, инспектор, о кальмаре, не слышали? Заходит, значит, мужик в ресторан и…

Зазвонил телефон. Ребус отвернулся от констебля – любителя анекдотов – и снял трубку.

– Инспектор Ребус.

Несколько секунд он молча слушал, и улыбка исчезла с его лица. Положив трубку, он снял пиджак со спинки стула.

– Плохие новости? – спросил констебль.

– Шутки кончились, сынок.

Хай-стрит была заполнена людьми, в основном праздношатающимися. Вон молодые люди без конца подпрыгивают на месте, пытаясь заманить публику на какие-то представления в программе «Фринджа». Такая группа поддержки. Возможно, они сами исполняют в этих представлениях главные роли. Молодые люди деловито совали листовки прохожим, у которых уже были полные руки подобных бумажек.

«Всего два фунта, лучшая цена на „Фриндже“!», «Ничего подобного вы нигде больше не увидите!». Жонглеры, люди с разрисованными лицами, какофония всевозможных звуков. Где еще в мире можно услышать волынки, банджо и казу, сошедшиеся в адском сражении, в котором никто не хочет уступить?

Местные жители говорят, что нынешний фестиваль проходит не так оживленно, как предыдущий. Они так говорят из года в год. Что же тут творилось, недоумевал Ребус, в мифические золотые дни фестиваля? На его взгляд, живости хватало.

Хотя вечер стоял теплый, окна его машины были закрыты. Но все равно, пока он полз вдоль людского моря, ему и под дворники умудрялись засовывать листовки и буклеты, залепившие чуть ли не все лобовое стекло. Его сердитый взгляд наталкивался на непроницаемые улыбки студентов театральных школ. В десять часов вечера было еще светло – вот в чем прелесть шотландского лета. Ребус попытался представить, как гуляет по пустому берегу или сидит на вершине горы, погрузившись в свои мысли. Кого он пытался обмануть? Джон Ребус всегда наедине со своими мыслями. Сейчас мысль была простая – где бы выпить? Еще час-другой – и бары закроются, если только они не получили лицензию на ночную работу во время фестиваля.

Он направлялся к зданию муниципалитета напротив собора Святого Эгидия. Ему нужно было свернуть с Хай-стрит и проехать под одной из двух каменных арок на небольшую парковку перед муниципалитетом. Под аркой стоял констебль в форме. Он узнал Ребуса, кивнул и отошел в сторону, пропуская его. Ребус припарковался рядом с полицейским автомобилем, заглушил двигатель и вышел.

– Добрый вечер, сэр.

– Куда?

Констебль кивнул на дверь возле одной из арок в боковой стене муниципалитета. Они пошли туда. Рядом с дверью стояла молодая женщина.

– Здравствуйте, инспектор, – сказала она.

– Привет, Мейри.

– Я ей говорил, чтобы она ушла, – извиняющимся тоном сказал констебль.

Мейри Хендерсон, пропустив его слова мимо ушей, впилась взглядом в Ребуса.

– Что происходит, инспектор?

Ребус подмигнул ей:

– Заседание ложи, Мейри. Мы всегда встречаемся тайно. – (Она нахмурилась.) – Ну, пропустите же меня. Вы ведь направлялись на вечерний спектакль?

– Направлялась, пока не увидела, что тут какой-то переполох.

– У вас ведь в субботу выходной?

– У журналистов не бывает выходных, инспектор. Что там – за этой дверью?

– Дверь застекленная, Мейри, – загляните внутрь.

Но через стеклянные панели видна была только узкая лестничная площадка с дверями. Одна дверь была открыта, и за ней виднелась идущая вниз лестница. Ребус обратился к констеблю:

– Давай-ка устрой здесь настоящий кордон, сынок. Перегороди чем-нибудь арки – не нужно, чтобы тут были туристы, когда начнется представление. Вызови подмогу, если надо. Извините, Мейри.

– Значит, представление все-таки будет?

Ребус быстро вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Спускаясь по лестнице, освещенной голыми лампочками, он услышал впереди голоса. В конце первого пролета он повернул за угол и оказался перед группой людей. Тут были подростки – две девочки и мальчик, кто-то из них сидел на полу, кто-то на корточках, девочки дрожали и плакали. Над ними стояли констебль в форме и человек, в котором Ребус узнал местного доктора. Все повернулись в его сторону.

– Это инспектор полиции, – сказал констебль ребятам. – Мы сейчас снова спустимся вниз, а вы трое оставайтесь здесь. – Ребус протиснулся мимо ребят, поймал встревоженный взгляд доктора и подмигнул ему: мол, не бойтесь, с ними все будет в порядке. Но это, казалось, доктора не убедило.

Втроем мужчины двинулись вниз по следующему лестничному пролету. Констебль освещал путь фонариком.

– Здесь есть электричество, – сказал он, – но пара лампочек перегорела.

Они прошли по узкому проходу, и без того низкий потолок которого стал еще ниже из-за вентиляционных, отопительных и прочих труб. На полу лежали готовые к сборке штанги для мостков. Дальше опять ступени вниз.

– Тупичок Мэри Кинг[6], – сказал Ребус.

Прежде он здесь не бывал – именно в этом месте. Он видел подобные погребенные под землей улочки «запертого города» под Хай-стрит. И конечно, знал о существовании тупичка Мэри Кинг.

– Говорят, – сказал констебль, – в начале семнадцатого века в городе была чума, люди умирали или уезжали и никогда уже сюда не возвращались. Потом случился пожар. Власти заблокировали концы улицы. А когда стали строить заново, то строили уже поверх тупичка.

Он осветил фонариком потолок – в трех или четырех этажах над ними.

– Видите мраморную плиту? Это пол муниципалитета. – Он улыбнулся. – Я был здесь на экскурсии в прошлом году.

– Невероятно, – сказал доктор и представился Ребусу: – Я доктор Гэллоуэй.

– Инспектор Ребус. Спасибо, что приехали так быстро.

Доктор словно и не услышал Ребуса:

– Вы друг доктора Эйткен?

Ах, Пейшенс Эйткен. Сейчас она, должно быть, дома – сидит, подтянув под себя ноги, на коленях поучительная книга и кот, негромко играет скучная классическая музыка. Ребус кивнул.

– Я работал с ней когда-то, – пояснил доктор Гэллоуэй.

Теперь они находились непосредственно в тупичке – узком и довольно крутом проулке между каменными зданиями. Вдоль одной стороны проулка тянулась примитивная сливная канава. Боковые проходы вели в какие-то темные гроты, в одном, по словам констебля, находилась пекарня, печи дошли до наших дней в целости и сохранности. Констебль начинал действовать Ребусу на нервы.

Здесь тоже были еще воздуховоды, трубы, электрические кабели, а дальний конец тупичка был перекрыт лифтовой шахтой. Повсюду виднелись следы реставрационных работ: мешки цемента, мостки, ведра и лопаты. Ребус показал на лампу: