Ну, Егор остался, не поехал в свой Новосибирск. Кто знает, может и зря, там ведь тоже люди живут. А тут он все сам себе неприятности выдумывал, что на работе, что дома. Да когда же и где так было, чтоб все хорошо? Если плохо, так что ж — не жить, не работать? Вон шеф его — и дурак, и бабник, сразу видно, без мыла скользкий, а жить умеет, не то, что Егор. Ох, Егор!

С работы его пришли двое дня через три. Заметили, конечно, в первый же день: комиссия, которая опоздавших записывает, полных двадцать минут ждала. Потом решили, что он в другой корпус с утра уехал. На следующий день задумались: может, заболел? И на третий приехали: лаборант Сережа, он как раз близко жил, и тетя Валя из профсоюза. Егор не пил и в прогульщиках не числился, ясно — заболел, и чтобы не идти с пустыми руками, местком средства выделил из специального фонда на посещение больных. Купили торт “Сказка” и банку яблочного сока. Узнали все и расстроились. Тетя Валя чепуху какую-то говорила, а лаборант вообще молчал.

Потом комиссия пришла с работы, или как их еще называть? — двое из начальства, но начальства некрупного. Комиссия, одним словом.

— Давайте, — говорят, — мы его к себе заберем. У нас все-таки работал, пусть и дальше работает.

— Ага, — сказала теща, — никаких! Наш он, дочери моей муж. В милиции сказали — пусть у нас стоит.

— А зарплату его вам кто, милиция платить будет? — поинтересовался маленький, с залысинами.

— Как — зарплату? — удивилась теща. — Какая такая зарплата есть для телевизоров?

— Да поймите, место его у нас вроде как пустое получается, — сказал тот, с залысинами, — ставка есть, а занимать некому. Лаборантам нельзя, у них диплома нет. Пусть он пока у нас постоит. Нам как раз телевизор нужен, только купить все не получалось. Ни по одной статье не проходит. Он у нас поработает, а зарплату его вам платить будем, дочке вашей.

— Сто рублей в доме не лишние, — согласилась теща.

И за деньгами Ларису уговорила пойти, как время подошло. Три дня уговаривала.

А Ларисе даже легче стало, что он не дома. Не натыкаешься каждый раз.

Однако через месяц телевизор вернули. Ревизия в институте началась. А Егора уволили по сокращению штатов, потому что ни одной статьи про оборотней в трудовом законодательстве нет.

Через два месяца пришел в дом другой, а тещи почему-то как раз дома не было. Вечером пришел. Они с Ларисой сидели на диване и пили кофе. Когда кофе кончился, другой скользнул от колена вверх по гладкому чулку широкой ладонью вверх, и телевизор загудел неожиданно и громко, хотя был выключен. Может быть, в конденсаторах что-то оставалось? Но скоро смолк. Они отпрянули друг от друга, и тот ушел — на нее и смотреть-то было страшно.

Потом пришел Митя, механик с автотранспортного предприятия. Веселый. Тридцать один ему. Этот тоже вечером. Кофе пили втроем, теща дома была. По телевизору шел хоккей, только показывало плохо. Телевизор барахлил с того самого дня.

— Ничего, — сказал Митя, — показывать будет, как миленький. Починим. А не починим — другой купим. Я без хоккея не могу.

Телевизор сдали в ремонт. За ним из ателье машину прислали, сказали — услуга такая. Мастер посмотрел, сказал, как Митя:

— Ничего, починим. Не таких чинили. У нас работать будет как миленький.

И когда выдавал обратно, сказал тоже:

— Будет работать. А не будет, мы теперь за него отвечаем. Ремонт с гарантией. В случае чего — только позвоните. Запишите номер. Только вряд ли понадобится.

Телевизоры в ателье стояли рядами на столах. Показывали все удивительно хорошо. Удивительно одинаково. Точка в точку.

А вот дома — нет, дома он так не показывал. То есть работал вообще-то, но очень тускло, даже если яркость до отказа докрутить. Но звонить обратно в ателье, везти, гарантией пользоваться было как-то неудобно: показывает же.

И решили телевизор купить новый, цветной, а этот сдать. Если старый сдашь, новый на полсотни дешевле обходится.

И купили.

Когда гору старых телевизоров давили на свалке трактором, хромой, с детскими глазами сторож поинтересовался:

— А что же их на завод не отправят? На запчасти?

— Какие запчасти! — отозвался тракторист зло и презрительно. Дело это ему не нравилось и он старался поскорее и поаккуратней с ним развязаться. — Какие запчасти! Теперь таких уже не выпускают вовсе.

— А если продать кому? — еще раз не удержался сторож.

— Нельзя. Матценности. Списаны. Пускай новые берут — полно в магазине, — туманно объяснил тракторист.

И сторож ушел, потому что сказал две фразы — свою дневную норму.

Телевизоры под гусеницами громко стреляли вакуумом, взрывались пустотой. Больше им взрываться было нечем.

Лестница была пыльной и шаткой. Ею давным-давно никто не пользовался, потому что она считалась пожарной, аварийной и еще какой-то, но ни пожаров, ни аварий не было и быть теперь не могло. Дом, где жила Алька, как и другие дома, имел гироскопический фундамент, автоматическую противопожарную систему, автономные жилые блоки — короче, супер. А вот лестница все же была. Быть может, именно в этом отразилась извечная, древняя привычка людей учитывать все возможные пути спасения. И лестница, пыльная, ржавая, скрипящая всеми сочленениями, жила. Она вела вокруг пневмолифтовых шахт куда-то вверх, может быть, даже на крышу — этого Алька не знала, просто ей это было не нужно, потому что на пути вверх была дверь… Тоже старая и ржавая с еще сохранившейся табличкой “Узел автономного жизнеобеспечения. Блок № 12”.

Алька остановилась перед дверью, хорошо знакомой, доброй и какой-то таинственной, потом толкнула ее и вошла…

На низко склонившейся ветке яблони сидел гномик Бука и старательно расчесывал бороду сухим репейником. При этом он одновременно делал целых три важных дела: болтал ногами, мурлыкал новую, только что сочиненную им, песенку и ковырял в носу. На траве под яблоней сидел Захар — Умный Мальчик и что-то доказывал гномику, а тот, изредка на секунду прерывая пение, но не вынимая пальца из ноздри, важно заявлял:

— Не-а! — с французским прононсом и возобновлял цезаревские упражнения.

Где-то тут же, неподалеку, должен был находиться и третий член их компании — добрый кот Бандюга. У него был только один крупный недостаток — он почему-то всеми печенками ненавидел воробьев (Болтуны! Я бы ни с одним в разведку не пошел!) и грязнуль (Вредители! Бацилл разносят). Зато уж сам Бандюга был верхом элегантности — шерстка рыжая блестящая, волосок к волоску, усы белоснежные, и всегда умывается, даже перед дракой.

Альку заметили не сразу.

— Здравствуй, Захар! Привет, Бука!

Тут Бука взглянул в ее сторону и завопил:

— А-а! Вот и наша суперкарга! — однако с ветки не слез, но Альку это нисколько не задело, она уже давно привыкла к его выходкам. Зато Захар немедленно вскочил и, как бы извиняясь за Буку и за себя, сказал:

— Здравствуй, Алька! Ты всегда приходишь как-то незаметно.

— Она готовится стать шпионкой, я знаю! — уверенно заявил Бука и швырнул репейником в макушку Захару. — Я недавно был тут у одного знакомого писателя в библиотеке, и там мне попалась одна книженция…

— Ребята! — Алька вдруг вспомнила, зачем она сюда пришла, и поникла. — Завтра у меня начинается Познание.

— Ну и что? — не растерялся Захар. — Это даже здорово, Аль! Ты будешь умной и сможешь придумать такое приключение!..

— Да, а сегодня ты разве ничего не придумаешь? — Бука с хрустом вгрызся в яблоко.

— Бука! Захар! Вы не поняли! — у Альки защипало в носу. — Вдруг Познание не разрешит мне сюда приходить?

— Чепуха! — уверенно заявил Захар. — Ты же хочешь, чтобы мы были? Значит, никакое Познание ничего не сможет сделать! Ну! Ну, Алька, улыбнись!

И Алька вдруг почувствовала, что плохое настроение исчезло, стало очень легко, и она сказала:

— Есть секретные сведения: в нашем Лесу объявился коварный и злой Компьютер! Он грозится все деревья переделать на гарнитуры и стенки, а зверей и птиц отправить в зоопарки и институты для опытов. Что будем делать?