Олег Дмитриевич шумно перепел дух, отодвинул обитое черной кожей кресло и уселся за письменный стол.

– Потому что я должен доверить вам семнадцать человек штата и станцию, которая дает четверть подачи всего отдела, – сказал он нехотя.

– Сколько же у вас всего станций? – спросил я.

– Двадцать восемь. Не у меня, у города.

– Вот как, – сказал я.

– Да, – сказал Пахомов. – Именно так.

– Выходит, не будь я молодым специалистом и начни с вас, вы не приняли бы меня на работу начальником станции?

– Разумеется, нет, – сказал Пахомов.

– Знаете, я, пожалуй, сяду, – сказал я ему.

Я обошел стол для совещаний, пододвинул себе стул и сел.

– Так вы считаете, что я не подхожу для этой работы. Но почему?

– По всем статьям.

– Вы не могли бы выразиться яснее?

– Послушайте, – он вынул из нагрудного кармана пиджака карандаш и постучал им по крышке стола. – Прежде всего, вы не электрик. У вас, насколько мне известно, диплом сантехника. Это не главное, можно переучиться. На шестой станции за последние два года сменилось несколько начальников. Мне нужен туда человек, скажем, на десять лет. Вы не будете там работать.

– Десять лет? – переспросил я. – Вам не кажется, что дать обещание на десять лет вперед, по меньшей мере, опрометчиво?

– Вот-вот. – Он постучал карандашом по столу. – В том-то и дело.

– Ловко, – сказал я и почувствовал, что кровь приливает у меня к лицу. И я подумал: «Поспокойнее. Один бог знает, сколько тебе с ним работать». И тут же услыхал свой голос так, будто он шел со стороны: – Так вот за чем остановка – чтобы я пообещал проработать у вас десять лет? Но я еще не узнал, есть ли у вас премии. Что, если сто двадцать рублей мне маловато? Я не спросил, какой у вас рабочий день. Что, если он ненормированный? А как обстоит дело с жильем? Вдруг у вас ждут квартиру до седых волос? Но я промолчал и на этот счет. Зато с места в карьер я должен обещать работать у вас до пенсии. Это можно пересказывать как анекдот, вы не находите?

Я поднялся и пошел к двери.

– Одну минуту! – сказал Пахомов. Я обернулся. Он засмеялся и снова постучал карандашом по крышке стола.

Я прислонился к дверному косяку.

– Премия у вас двадцать пять процентов – стук! Если перевыполните план – стук! Рабочий день ненормированный – стук! Очередь на квартиру – двести шестнадцать человек – стук!

– Я оставлю заявление секретарю, – сказал я, – могу приступить к работе с завтрашнего дня. Если надумаю уволиться, дам знать.

Я вышел из кабинета и затворил за собой дверь.

Следующий день выдался более спокойным. Я даже изловчился позавтракать в столовой возле гостиницы и около девяти утра прибыл в трест – с полным желудком и с легким сердцем. Погода стояла – лучше не придумаешь, вот только солнца не было. И в тресте было подозрительно тихо, как в институте, когда все разъехались на каникулы. Даже у Олега Дмитриевича вид был спокойный, доброжелательный и умиротворенный. Когда я заглянул к нему в кабинет, он сказал:

– Присаживайся. Уже побывал на станции?

Я ответил, что нет.

– А ты хоть знаешь, где твоя станция находится?

– Нет, – сказал я.

– Неплохо для начала. – Он усмехнулся. – Через полчаса поедешь на станцию с Верой Ивановной. Она все покажет и расскажет. А пока возьми лист бумаги и записывай. Ремонтные работы на станции выполняет трест Донецк-Харьков Водстрой. Бепром, т. Гордиенко и т. Артеменко. Они должны ремонтировать здание станции. Оно у тебя в аварийном состоянии.

Генподрядчик……… трест Южспецстрой т. Пономарев.

СУ-614 т. Формаго

СУ-624 т. Масема… строительство резервуара для сбора воды.

РСУ-2 т. Кузуб ночное время.

– Уловил?

Я уловил и ответил, что, кажется, да.

– Здание станции с тобой делят РСУ-1 нашего треста, Дзержинский участок службы сети, мастерские РСУ, склад РСУ. Но РСУ к Новому году оттуда уберется. Главное – план, он у тебя двадцать две тысячи кубометров в сутки. Соответственно шестьсот шестьдесят тысяч в месяц. Имей в виду, до тебя станция перевыполняла этот план. Ты меня слушаешь?

Я смотрел в окно, на индустриальный пейзаж, окутанный утренней дымкой.

– Да, – сказал я, – слушаю.

– В твоем штате семнадцать человек: десять машинисток, четверо истопников, два дворника, уборщица и постовой – он тоже подчиняется тебе.

– А? – сказал я.

– Говорю, постовой милиционер. Он круглосуточно дежурит на станции.

– Когда же он спит?

– Они меняются.

– Ясно, – сказал я.

– Ни при каких обстоятельствах на станции не должно быть посторонних. Я повторяю: ни при каких!

– Ясно, – повторил я.

– Так приступай, раз тебе все ясно, – неожиданно рассердился Пахомов.

Спустя четверть часа в кабинет вошла Вера Ивановна. Она вывела меня в коридор и пошла рядом – рослая немолодая женщина с мужской походкой.

– Были на станции?

Я ответил, что нет.

– Хорошая станция, – сказала Вера Ивановна. На ходу она сделала вращательное движение головой, будто ее душил воротник. – Малость запущенная, но работает как часы. Там очень грамотные машинисты.

– Это хорошо, – сказал я и подумал: малость запущенная. От кого я это слышал?

– Если у вас нет других дел, можем поехать на станцию, – предложила Вера Ивановна.

И внезапно я почувствовал жгучее нетерпение, словно от того, увижу ли я станцию часом раньше или часом позже, у меня по меньшей мере зависел год жизни.

– Давайте поедем в такси, – предложил я.

Вера Ивановна отказалась, но я видел, что мысль проехаться в такси явно пришлась ей по вкусу Мы вышли из треста и остановились у обочины дороги. Здесь я рассмотрел Веру Ивановну получше. Лицо ее было одутловатым и вполне заурядным, золотистые волосы – темными у корней. Одета она была по-зимнему и в ожидании такси поворачивалась всем телом.

– Вера Ивановна, – обратился я к ней, – если я правильно понял, большинство машинистов на станции – женщины?

Вера Ивановна засмеялась, поправила локон, выбившийся из-под шляпки, потом посмотрела на меня и засмеялась снова. Ей было под пятьдесят, хотя она и выглядела несколько моложе.

– Все как одна! – сказала Вера Ивановна. – И самой молоденькой сорок девять. Теплая компания, а?

– Вы шутите, – сказал я.

– И не думала. Из них на пенсии уже шестеро.

«На тебе», – подумал я.

– Не горюй, – посоветовала Вера Ивановна. – Поработаешь года два, наберешь себе молоденьких.

– Да нет, мне, собственно, не к спеху, – ответил я.

В такси я получил от Веры Ивановны первые производственные наставления: – Главное – поставь себя. Не вздумай ни с кем пить. Поменьше шути, а то они мигом сядут тебе на голову. О себе вообще не рассказывай. И если вздумают помыкать тобой – всыпь им! Поддай им жару, не то возьмут тебя в оборот. Гляди, они бабы с перцем.

– А я, по-вашему, с перцем?

Она посмотрела на меня. Потом сказала:

– По-моему, да. Хотя кто знает.

Мы переехали через мост возле коммунального рынка и миновали серый забор из железобетонных плит.

– Ч-черт! – сказала Вера Ивановна. – Проехали!

Мы вышли из машины, возвратились к мосту и пошли по берегу реки, поросшему желтой травой. Вода в реке была неподвижной и темной, на противоположном берегу, там, где плакучие ивы свешивались к самой поверхности, горели, отражаясь в воде, костры. Выше над ними стояли несколько автобусов со снятыми колесами и листами фанеры вместо стекол. По другую сторону от нас тянулся забор – серые железобетонные плиты, поставленные друг на друга в два ряда. Потом они кончились, мы свернули во двор, и я остановился как вкопанный.

– Вот, – сказала Вера Ивановна, – это и есть станция.

– Где? – спросил я.

Я шел, ступая по ровным прямоугольникам света, льющегося из витрин, мимо магазинов, аптек, ателье, парикмахерских и киосков, в которых днем можно было купить сигареты, мыло, рафинад в пачках, конверты, зубную щетку и леденцы в пакетиках, мимо несметных окон, призывно светившихся в темноте, мимо реклам, что крутились и вертелись и мигали в черном небе, мимо освещенных изнутри телефонных кабин. Мимо семафоров, указателей, памятников, перекрестков, ограждений и афиш – мимо всего, что мы понастроили и где изловчились пустить ток, чтобы обосноваться здесь навсегда – среди пыли, заводской копоти и бензинового угара.