– Кто такой Балычев?

– Мутный тип. Говорят, он промышляет финансовыми аферами. А с Генрихом у него давние счеты.

– Какие?

– Из-за женщины, – подмигнула накрашенным глазом Люлю. – Старо, как мир.

– Балычев ухаживал за Дорой?

– Боже сохрани! Нет, конечно. Такие перестарки, как Дора, его не интересуют. Он обожает нимфеток. Болтают, что у него есть собственный бордель где-то под Москвой. Исключительно для личного пользования. Правда, иногда он берет с собой какую-нибудь важную персону, которой желает угодить.

Люлю наклонилась и, дыша на Катю смесью ментола и алкоголя, шепотом добавила:

– Ходят слухи, он большой шалун, этот Балычев. Нимфетки от него без ума. Он умеет угодить и самой распущенной, и невинной скромнице. Впрочем, это только слухи. Мужчины сплетничают почище нас, особенно когда речь идет о сексе!

Люлю захихикала и направилась к шкафчику с посудой. Кухня в ее квартире была совмещена с гостиной, и хозяйка могла «без отрыва от производства» готовить угощение. Она включила чайник, достала чашки и коробку с шоколадом.

Катя подошла и принялась ей помогать.

– А что не поделили Балычев и Генрих?

– У них произошел серьезный конфликт, – сообщила Люлю, насыпая заварку в старинный фарфоровый чайничек. – Еще в Париже. Ты бывала во Франции? Кабаре «Мулен Руж» знаешь?

– Муж водил меня в «Лидо». Это на Елисейских полях.

– Так вот. У Генриха с Балычевым произошла стычка в «Мулен Руж». Чуть до драки не дошло. Хорошо, что на представлении было много наших. Они вмешались и замяли ссору.

– Из-за чего же они сцепились? – удивилась Катя, вспоминая Балычева. Вероятно, он был неприметной внешности, раз ничем не выделился среди гостей Доры.

– Говорю же, из-за женщины. В «Мулен Руж» артистки как на подбор – все по метру восемьдесят, талия, грудь, ножки. У Генриха там племянница танцует.

– В кабаре?

– А что такого? Престижное место, между прочим. Надо же было случиться, чтобы Балычев запал именно на родственницу Генриха. В общем, он свихнулся на этой долговязой красотке! Начал подбивать к ней клинья, а Генрих возьми и настучи ее папаше. Париж – не Москва, там другие порядки. Словом, Балычев получил от ворот поворот и затаил обиду. Он подловил Генриха прямо в зале, на представлении, подошел к его столику и устроил разбор полетов. Тот не смолчал, и пошло-поехало.

– У Генриха родственники во Франции?

– Ну да! Ты не знала?

Люлю разлила чай в чашки, поставила их на поднос и отнесла на столик перед компьютером. Катя взяла в рот шоколадку. Сладкое стимулирует работу головного мозга.

– Двоюродная тетка Генриха живет в Париже. У нее там цветочный магазин, муж и дочь, из-за которой и разгорелся сыр-бор. Кстати, Дора познакомилась с Генрихом в Париже, на площади Тертр. Он купил ее картину, она растаяла. Бедняжка…

Люлю тяжело вздохнула и прослезилась. Но тут же осторожно промокнула ресницы салфеткой, чтобы не потекла краска.

– Зачем было приглашать на помолвку Балычева, если они с Генрихом не ладили? – спросила Катя.

– Дора его не приглашала. Он сам пришел.

– Как это сам? Клуб «Фишка» не забегаловка, куда пускают всех подряд. Тем более на заказную вечеринку.

– На помолвку была приглашена подружка Балычева Соня. Очевидно, Дора понятия не имела, что у них роман.

– Дора могла не знать, – кивнула Катя. – Чего нельзя сказать о Балычеве. Он-то с какой стати увязался за Соней?

– Ты плохо знаешь Балычева. Когда он влюблен, то ни на шаг не отпускает от себя новую пассию. Его страсть сильна, но скоротечна. Остудив жар, он забывает о своей любви и устремляется на поиски следующей. Ах, где мои весенние года? – игриво поправила кудри Люлю. – Жаль, что я не в его вкусе.

– Какой у него вкус? Двухметровые блондинки с ногами от шеи?

– Дело не в росте. Балычев тащится от молоденьких кошечек с недоразвитым бюстом. Поэтому он обожает танцовщиц из «Мулен Руж». У них ценятся естественная, в меру полная грудь и, разумеется, аппетитная попка. Плюс антураж: павлиньи перья, складки, рюшечки, чулочки со швом, стразы и блестки. У Балычева это пунктик.

Катя подумала, что среди гостей Доры были несколько девушек, которые могли сойти за подружку Балычева. Она не обращала на них внимания, о чем теперь пожалела.

– Неужели ты не помнишь Соню? – удивленно протянула Люлю. – Она была неподражаема в коротком зеленом платьице с желтым боа из перьев.

Катя вспомнила. Ей таки бросилась в глаза девушка с желтым боа. Но кто был рядом с ней, она не заметила. Видимо, мужчина совершенно терялся на фоне своей экстравагантной спутницы.

Потом, когда Дора взобралась на сцену, все взгляды были прикованы к ней и ее жениху. Смерть Генриха повергла публику в шок, от которого гости не скоро оправились. Таким образом, Соня и ее спутник выпали из поля зрения Кати. Она больше не видела желтого боа ни возле трупа, ни потом при разъезде людей из клуба.

Значит, Балычев с подружкой сбежали.

– Спасибо, Люлю! – восторженно воскликнула она, указывая пальцем на экран ноутбука. – Я беру этих пастушек!

Хозяйка просияла и сразу забыла о «бедняжке Доре» и безвременной кончине ее очередного жениха. Бизнес – прежде всего. Ей удалось всучить Кате Прозориной дорогое полотно неизвестного мастера девятнадцатого века. Правда, опытные эксперты сомневались в том, что картина датирована верно. Но это уже проблемы покупателя, а не продавца.

Выпорхнув из квартиры Люлю, Катя торопливо набрала номер Лаврова.

– Я знаю, кто убил Генриха! – выпалила она, едва тот взял трубку…

За ужином в придорожной гостинице я вышла в туалет и больше за стол не вернулась. Это был отель, расположенный прямо на трассе. Мне удалось протиснуться в окошко туалетной комнаты и выскользнуть в теплую летнюю ночь.

На заднем дворе кошки делили объедки, брошенные им сердобольной поварихой. Светила луна. Гудело комарье. Извилистая тропинка вела к лесу. Я побежала в чащу, не думая ни о чем, кроме желания поскорее скрыться в спасительной темноте. Не пройдет и десяти минут, как меня хватятся и пустятся в погоню.

У меня не было с собой ни вещей, ни денег. Мой паспорт остался у Хозяина, и я понятия не имела, куда мне теперь податься. Лес пугал меня мраком и сыростью. Я не знала, какие звери здесь водятся, и боялась заблудиться. Под ногами хрустели сучья, я то проваливалась во что-то мягкое, то натыкалась на гнилые пеньки и стволы деревьев. Пару раз я чуть не разбила себе лоб, и замедлила шаг. Лицо и руки облепили кровососы, они лезли в нос и глаза, щекотали мне уши. Вскоре все открытые места на моем теле горели и чесались. Я плакала от страха и боли. Ветки расцарапали мне кожу, и ранки саднили. У меня не было времени разглядывать, что со мной. Я молилась, чтобы не упасть и не подвернуть или, не дай Бог, не сломать ногу. Тогда мне конец.

Я не знала, сколько прошло времени, и остановилась передохнуть, когда уже не могла дышать. Пот заливал мне глаза, сердце выскакивало из груди, в горле пересохло. Со всех сторон меня обступали безмолвные мрачные стволы. Пахло прелью и болотом. Неужели я забрела в топь? От этой мысли внутри все оборвалось.

Комариный звон становился нестерпимым, вокруг меня что-то трещало, ухало и чавкало. Словно леший с прочей болотной нечистью облизывались и причмокивали в предвкушении вкусного обеда. Крики ночных птиц казались голосами чертей, а лесные шорохи – крадущимися шагами медведя или волка. Сюда не проникала луна, и я ощутила себя в разверстой могиле, темной и глубокой. Далеко вверху подрагивали почти невидимые звезды. Где-то за деревьями дышала трясина. Из-под земли вырывались жуткие стоны и бульканье.

«Что ты наделала, Уну? – звучало в моей голове. – Ты погибнешь! Пропадешь!»

Я многое бы отдала, чтобы вновь очутиться в уютной и светлой гостинице, за столом в окружении моих язвительных и злобных товарок. Даже участь быть убитой Хозяином теперь не приводила меня в ужас. Может, я бы не так уж долго мучилась. Гораздо хуже утонуть в болоте или быть съеденной волками.