– Ты сделал то, о чем я и не подумал, – заговорил Кузнец. – Если бы ты стал торговаться, они бы уступили, но ты сделал лучше, ты заставил себя уважать.

– Я не знал, как подойти и назначить свою цену, – ответил Шамо. – Как можно назначить цену, не зная, каким трудом достается железо.

– Любой труд тяжелый. Но то, что сделал ты – лучше всего. Если бы ты торговался, тебя бы не уважали, и с каждым разом давали все меньше. Теперь никто не сможет тебе прекословить.

Шамо ничего не ответил на слова старика. Рыдания и плач так и вырывались из его груди, усталость и сильное утомление владели не только его телом, но и душой. Он не хотел показывать свою слабость, но и удержаться не мог.

– Ничего, поплачь, скоро станет легче. Знаю я, что на душе у тебя нелегко, да и на сердце не то тоска, не то тяготит что-то. Крепись, скоро все пройдет, и жизнь засверкает, все поймешь по-другому, а теперь плачь, не бойся.

Кузнец по-отечески обнял Шамо, из глаз которого тут же полились слезы.

– Тебе нужно отдохнуть, – тихо сказал старик. – Ты слишком много сделал, сверх своих сил.

Шамо то успокаивался, то опять из него вырывался плач. Вино расслабило его. Через некоторое время он спал, сытый и уставший, беспробудным сном изможденного человека.

Несколько дней Шамо отдыхал, Кузнец не давал ему работы, только по мелочи. Да и сам Шамо понимал, что перетрудился, но усталость и утомление понемногу проходили. Теперь Шамо почувствовал к себе совсем другое отношение со стороны кузнеца. Если раньше старик не видел в нем кузнеца, и не скрывал этого, за что и был недоволен пасынком, то теперь Кузнец по– другому посмотрел на Шамо, не как на своего подмастерье – судьба которого предначертана, а как на человека, знающего, что делать, если не в кузнице, то в жизни. И теперь понял Кузнец, что не зря встретила их судьба, не зря он нашел на пороге своего дома подкидыша.

– Коль не передам я мастерство кузнеца, то опыт жизни могу передать, оно ценнее будет, – решил так Кузнец.

И стал теперь Кузнец иначе делать, не гнать в кузнице подмастерье, как раньше, ругая, на чем свет стоит. Теперь он брал те заказы, которые Шамо мог сделать сам для пропитания, остальное кузнец брал для души, для себя, чтобы еще как-то реализовать себя, почувствовать жизнь, которой становилось все меньше в его старческом теле.

Но после трудного дня в кузнице, когда сам старик, да и Шамо тоже были уставшими от проделанной работы, но, тем не менее, довольные своим трудом, садились они на крыльце кузницы, открывали кувшин вина и начинали долгие разговоры. Иногда это были воспоминания кузнеца, иногда просто притчи или рассказы, но все они несли в себе нечто, что заставляло Шамо задуматься.

Старик иногда говорил такие вещи, от которых душу молодого человека переворачивало, также как и его мировосприятие, и теперь все, что его окружало, он воспринимал и понимал по-другому. Иногда удивляясь и задумываясь над тем, что с ним происходило. Его поражало то, что он сам может изменять вещи.

Допустим, из куска железа выковать наконечник для стрел, или отлить из раскаленного металла кувшин или чашу. Шамо своими руками мог изменять вещи, это его очень сильно удивляло. Еще более он восхищался талантом Расмы. Она рисовала на чашах рисунки или орнаменты, образы людей и зверей получались у нее очень хорошо. Потом Кузнец набивал острым наконечником долота маленькие линии на кувшине и долго полировал их. Такое занятие было не совсем по душе Шамо. Он завидовал усидчивости и терпению Кузнеца. А полировать чаши старик мог месяцами. Его сильные пальцы, казалось, протирали насквозь тонкие стенки чаши и никогда не знали отдыха и усталости.

Шамо, глядя на старика, сам хотел дожить до его старческих лет и заниматься любимым делом. Но, как казалось самому Шамо, он и в свои юные годы никак не сможет потягаться с мастерством и силой с Кузнецом. Сила и хватка, которого, были железными, и Шамо не удивился бы, если бы кузнец взял забракованную железную чашу и скомкал ее своими пальцами в небольшой шарик.

Но больше всего уважал Шамо Кузнеца, как человека. И даже характер старика – жесткий, принципиальный и непредсказуемый не могли затмить уважение и радость, испытываемые при виде этого пожилого человека.

Кузнец, в основном, был отзывчивым, если вопросы или разговоры Шамо касались работы. Если Шамо, что называется, пустословил, кого-то обсуждал, что-то вспоминал, Кузнец ничего не отвечал, требуя от своего ученика такого же молчаливого понимания не только того, что он делает в кузнице, но и в жизни.

Шамо всегда понимал по взгляду Кузнеца, что тот хочет, сам не зная, как. Иногда старик сам запрещал ему говорить.

– Что бы стать мастером, нужно чувствовать, что ты делаешь, не только в кузнице, но и в жизни. Только так ты узнаешь, что нужно сделать в данный момент, что бы не ошибиться.

– Я могу чувствовать свое тело, но как почувствовать железо или внешний мир, я не понимаю.

– Ты должен понять то, что не понимаешь. Ты должен следить за собой и поменьше говорить. Когда делаешь свою работу, нельзя чтобы тебя отвлекали. Но и оставаясь с самим собой, нечего думать и размышлять. Нет ужаснее того, когда человек говорит сам с собой в своей голове. Это отвлекает не только от работы, но и от жизни.

– Но я всегда о чем-либо думаю, – ответил Шамо.

– О чем? И имеет ли это отношение к тому, что ты делаешь в данный момент?

– Ну, чаще всего нет, – ответил, подумав, Шамо.

– Тогда зачем думать, некоторые мысли убивают человека заживо, стирают его жизнь.

– Но ведь есть такие мысли, которые, наоборот, словно оживляют, – ответил Шамо.

– Да, есть такие мысли. Радостные и светлые, но чаще всего это не мысли, а ощущения и переживания. Они намного реальнее и ценнее, чем мысли, которые скоро забываются. А вот радостные ощущения и переживания остаются на всю жизнь. Так же как и плохие мысли, они не только портят жизнь человеку, но могут погубить его будущее.

Шамо задумывался над словами старика, его мудрость и прямословие иногда не только удивляли его, но и шокировали. Какая-нибудь обыденная вещь или ситуация могла стать для старика божественным откровением, основой сотворения жизни. В своем ремесле он видел все, от вынужденной тяжелой работы, до праздного развлечения над вещами. Он был и человеком, и творцом, мудрецом и дураком. Шамо иногда оставалось только удивляться ему. Он не понимал, как можно сокрушаться по поводу загубленного железа несколько дней. И при этом с легкостью переносить жизненные невзгоды, голод и усталость, смерть близких людей и невзгоды..

Недавно в деревне умер человек от болезни, он был дальним родственником Кузнецу. А тот, чуть ли не с улыбкой вернулся с похорон. И опечалился лишь тогда, когда увидел, как напортачил его подмастерье.

Отругав Шамо на чем свет стоит, он сам переделал работу. Шамо следил за действиями кузнеца, и видел он, как легко дается старику работа.

Сделав все как надо, Кузнец попросил вина. Как только он вышел из кузницы и немного пригубил вина, от его сосредоточенности и нахмуренности не осталось и следа. Его лицо словно озарилось жизнью и радостью.

– Но, неужели, – спросил Шамо, который сам переживал смерть знакомого ему человека, еще больше удивившись, завидев радостное лицо кузнеца, – Неужели ты не можешь радоваться жизни в кузнице. Почему ты злой такой, когда работаешь, и радуешься жизни, что бы она тебе ни принесла. Ведь другие сегодня в горе и печали. А ты с радостью вино пьешь?

– Что ты говоришь? Радуюсь жизни, что бы она мне ни принесла? А что же с ней, с жизнью, еще делать? Только радоваться ей, родимой. Спрашиваешь, почему злой такой в кузнице. Это не злость, это хуже. Это сила моя и дар мой, и коль скоро могу я проявить его, то так и делаю, и нет во мне, старом, понимания того, как можно что-то не сделать, или сделать что-то не так.

От того и сержусь я, глядя на тебя, не понимая тебя и твои действия. Но, может, все еще придет к тебе. А что касается скорби и печали, и смерти то я скажу, – старик сделал огромный глоток вина.