— Не бойтесь нас, сестрички! Не съедим. Мы только жидочков ищем. А пока дайте-ка мне взглянуть и на ваши документики…

Он старался изобразить на своем лице приветливую улыбку, но от этого у него только высоко, как у пса, обнажились десны и острые, криво натыканные зубы. Впрочем, и одного его взгляда достаточно было, чтобы посеять в человеке ужас.

— И что же вы здесь делаете? — продолжал он допытываться у девушек.

— Живем. Мы служанки здесь, в доме, — едва слышным голосом промолвила одна из девушек, Жужа Вадас, раньше своей подружки собравшаяся с духом.

Коротышка в поповской сутане подошел к нарам и, потрепав девушку по щеке, снова засмеялся:

— Я и то подумал: не графини, ежели только в коридоре и нашлось для вас место.

И он снова ощупал одну и другую своим колючим, недобрым взглядом.

— Может, лучше к нам служить пойдете? А? Работа не пыльная, и это самое было бы!

Он подмигнул толпившимся за его спиной нилашистам. Те с готовностью заржали.

— Ну, ладно! Где тут у вас дверь в убежище?

Нилашисты, бухнув за собой железной дверью, прошли в убежище. Двое остались стоять у порога.

— Да восславится Иисус Христос! Да здравствует Салаши! — гаркнул предводитель нилашистов. — Предъявить документы, братья! Евреев ищем!

Зашевелились, завозились, разом просыпаясь, жильцы, кто-то зажег свечку.

— У тебя какие документы есть? — спросила Жужа свою подружку, Аннушку Кёсеги.

Та, все еще спросонья, поскребла в затылке и сказала:

— Не знаю. Может, мне «Книжку по найму» показать?

— Что ты? — испуганно зашептала Жужа. — Этого для них мало.

— Листок прописной еще у меня есть.

— Нет, и это не то.

Уже два месяца Жужа Вадас скрывалась от облав в доме на Туннельной улице, куда ее устроил в середине ноября знакомый кладовщик кожевенного магазина. С той поры ей пришлось расстаться со своей подружкой по несчастью Магдой Фабиан. По новой версии, Жужа находилась в услужении у директора магазина и его жены. «Хозяева» не потребовали от новой прислуги никаких документов, кроме «Книжки по найму». Да у Жужи и не было ничего, кроме поддельного свидетельства о крещении. Даже не метрика, а простое церковное свидетельство!

— А у тебя свидетельство о крещении есть? — все так же шепотом спросила она Аннушку. Она боялась, что если ее подруга предъявит патрульным свой паспортный вкладыш со штампом прописки, те потребуют и от нее такой же документ.

— Есть, только наверху, в квартире. А здесь, при мне, прописной вкладыш и «Книжка».

В темноте коридора Аннушка, разумеется, не могла видеть лицо подруги, но, услышав, как та испуганно, часто-часто задышала, она поняла вдруг то, о чем лишь смутно догадывалась прежде. Порывисто обняв Жужу, Аннушка прошептала:

— Не бойся! Я тоже скажу, что у меня только свидетельство. Сбегаю за ним наверх, принесу.

Раньше девушки лишь изредка встречались на лестничной клетке, отправляясь за покупками в магазины или во двор — выбивать ковры. Тем более что днем Аннушка почти никогда не бывала дома: до позднего вечера торговала в ларьке на вокзале. Подружились они уже здесь, за те три недели, что вместе провели в котельной, превращенной в бомбоубежище, в котором комендант отвел двум служанкам узкие, ребристые нары в тамбуре между дверьми. Нашлось бы, конечно, для них место и в самом убежище, да хозяева не захотели делить его с прислугой. А коридорчик между дверьми был узок, и через него поминутно ходили. Не говоря уж о том, что с его единственной железной дверью был он не так уж надежен от бомб. Да еще стояла здесь бочка с хлоркой — против иприта. От нее воздух был тяжелым, тошнотворно-едким. По утрам, со сна, у девушек было такое состояние, будто накануне они переели мятных конфет и испортили желудок. Жужа не хотела примириться с таким решением коменданта и все подговаривала Аннушку напомнить ему, что по закону им тоже полагается место в убежище.

— Не стану я говорить, — отказывалась Аннушка. — Скажи ты, ты умеешь.

— Нет, ты должна.

— Почему я?

— Ты давно здесь живешь, а я только пришла.

— Это не считается.

— И потом, ты служишь у Раднаи, а они уехали. Тебе все их место полагается…

Аннушка подумала-подумала и снова отказалась:

— Не стану. Обругают, только и всего. Да проживем мы и так.

Так они и остались жить в тамбуре, хотя Жужа ворчала из-за этого целыми днями. Вот и в этот вечер, еще перед тем, как нагрянули нилашисты, Жужа опять вышла из себя: только-только улеглись девушки спать, как вдруг, громыхая дверями, из убежища выскочил г-н Штерн; пользуясь вечерним затишьем, он побежал принести чего-нибудь съестного — в квартире у него было полно провизии: масла, вина, водки, муки, риса и даже молочного порошка. По утрам, например, Штерны непременно пили какао. Добра у них было так много, что они даже не смогли перетащить все в убежище…

— Ни умыться, ни переодеться, ни заснуть не дают, — тыча кулаком в подушку, злилась Жужа. — Все ходят и ходят. Не будь ты такой лапшой, мы давно бы жили в убежище!

Но Анна больше не обращала внимания на Жужину воркотню. Знала: теперь они до конца осады застряли в этом тамбуре. Что поделаешь — служанки! Но самой Жуже она не переставала удивляться: столько всего знает, а тоже вот не сумела в люди выбиться!

Девушки искренне любили друг дружку, и все же Аннушка чувствовала — что-то неладно с ее товаркой, что-то скрывает она от нее, не договаривает. Но о причине этого начала смутно догадываться, лишь когда Жужа упомянула про свидетельство о крещении. Аннушка почувствовала в себе вдруг прилив материнской нежности к подружке, заботливо обняла ее и зашептала на ухо:

— Ах ты, бедненькая!.. Я тоже скажу им, что у меня только свидетельство о крещении, да и то наверху, в квартире.

Жужа, вся похолодев, высвободилась из Аннушкиных объятий.

— Что ты? Я же из-за тебя. Неужели не понимаешь? Ни твоя книжка, ни вкладыш о прописке им не нужны. Свидетельство им нужно!

Неожиданно дверь распахнулась, и через нее из убежища в тамбур хлынули перепуганные женщины: нилашисты потребовали, чтобы все мужчины, помимо документов, предъявили и «вещественные доказательства» своего арийского происхождения. Поп-нилашист истошным голосом вопил:

— Показывать, когда я велю! У меня не попрыгаете!

Прошло несколько минут, за дверью царила гробовая тишина… Затем женщины возвратились в убежище, но дверь осталась открытой.

Ну, сестренки, от вас я «вещественных доказательств» потребовать не могу, — возгласил поп и густо захохотал, довольный собственной шуткой. — Но если какие бумажки у вас есть — прошу предъявить. Ну да, тебе, голуба, например, не надо, — подмигнул он стоявшей ближе всех к нему молодой г-же Штерн и ущипнул ее за подбородок.

— А у меня как раз и есть документ, — воскликнула молодая женщина, возмущенная грубым заигрыванием попа. — Да еще какой!

— Зачем же ломаться, голуба! — все так же похохатывая, успокоил ее поп. — Ну, а коли есть, дай взглянуть, что там у тебя за особенный такой документ.

Госпожа Штерн сунула руку под подушку, достала украшенную знаками гестапо охранную грамоту и, гневно сверкая глазами, гордо сунула ее под нос нилашисту.

Едва увидев бумагу, поп мигом переменился в лице. Смех буквально застрял у него в глотке.

— Да ты, оказывается, жидовка, подлая? — взревел он, словно раненый бык.

— Я нахожусь под защитой гестапо! — гордо воскликнула красавица Штерн, но тут же получила такую оплеуху, что едва устояла на ногах, а из носа у нее хлынула кровь.

— Гестапо? Что для меня твое гестапо, жидовская шлюха? — заорал поп, а сам рвал драгоценный документ на мелкие кусочки и швырял их себе под ноги. — Да ты знаешь, кто я? Или еще, сука, не слыхала имя патера Куна? Ну так теперь услышишь!.. Да только не долго слушать будешь! Потому что сейчас на берегу Дуная оглохнешь навеки… Да будь у тебя от самого Иисуса Христа охранное письмо с терновым венком вместо печати, я и на него плевал!.. А ну, марш!