…будешь говорить?

Слова падали глухие, бессмысленные, искаженные — словно отражение лиц в разбитом зеркале. Сердце стучало отчаянно. И кожа головы уже ощущала приближение того страшного онемения. Он и боялся этого дыхания смерти, и радовался, что сознание вновь покидает его.

Сперва Денеша вместе со всеми отвезли в казарму Хадика. Удостоверение «Вспомогательной службы»! Полицейский пропустил бы его с этим удостоверением. Может, и нилашист пропустил бы. Но полевой жандарм, прищурясь, сравнил фотографию с оригиналом и что-то спросил о подразделении. Ответа на второй вопрос он уже не стал дожидаться. По грубой, исполосованной бритвой физиономии жандарма поползла злорадная усмешка: «А ну, марш к остальным!..»

В последнее время тайная полиция приметила: лица, объявленные в розыск по политическим мотивам, большей частью молодежь, при задержании, как правило, предъявляют удостоверения «Вспомогательной службы». Вот почему Ласло Денеша сразу отделили от остальных задержанных и вечером того же дня переправили на Солнечную гору. Петер Хайн с первой же минуты каким-то чутьем решил, что на этот раз ему в руки угодил ни больше ни меньше как член заметно активизировавшегося в последнее время Студенческого комитета Найденные у Денеша во время домашнего обыска книги, конспекты только укрепили подозрения гестаповца. Разумеется, Денеш не мог и не стал отрицать, что его удостоверение — фальшивое. Выяснить же его настоящую фамилию для специалистов было совсем несложно. Пришлось Денешу рассказать, что по отцовской линии он еврей, и хотя по существующим законам считается христианином, он все время боялся, что какое-нибудь новое распоряжение причислит и его к «неарийцам». Поэтому, мол, он, Денеш, и изменил фамилию, ухватившись за предложение одного товарища по университету — «в лицо-то я его узнаю, а вот фамилии даже не слыхал!» — за сто пенгё подделать удостоверение. Знаменитый гестаповский сыщик злобно рассмеялся.

— Сказочки рассказываешь! — заорал он Денешу в лицо. — Вы что, дураком меня, что ли, все считаете, когда такие вот детские байки выкладываете?

Начались пытки. Вначале «легкая прелюдия»: пощечины, пинки, прижигание горящей сигаретой, иголки под ногти. Затем в ход пошла паяльная лампа, раскаленное железо, электрический ток. И, наконец, — дыба. А в промежутках — неожиданные уговоры «добрым словом», угощение сигаретами.

Камера, где Денеш содержался под стражей, была когда-то ванной комнатой в одной из вилл на Солнечной горе. Темное, тесное помещение. В нее набили человек двадцать заключенных. Люди спали сидя, навалившись друг на друга, попеременно по восемь человек. Остальные тем временем вынуждены были стоять, дожидаясь своей очереди присесть. От ванной в камере уцелел, собственно, только один кран — стока для воды не было. На всех одна-единственная параша, опорожнявшаяся раз в день. Люди задыхались от запаха грязных, изувеченных пытками тел, от тошнотворного зловонья параши, пропитавшего одежду, въевшегося в стены камеры.

Сюда согнали самых различных людей. Были здесь безвинные неудачники и были трусы, доказывающие свою невиновность. Эти именно из трусости совершили в свое время смелый поступок, — совершили, страшась надвигающихся перемен и вместе с тем ожидая от этих перемен сказочной карьеры, — а теперь любой ценой стремились доказать свою невиновность. Были и богачи, которых Петер Хайн и его подручные хотели выжать как лимон. И, наконец, попались сюда «политические» всех оттенков. Политических было пятеро, среди них двое коммунистов: Денеш и еще один — Мартон Андришко, приземистый человек лет пятидесяти с тяжелыми руками металлиста; судя по его палоцскому выговору, Андришко был уроженцем Гемёра или Нограда. Привезли его в тюрьму в один день с Ласло и тоже пытали, но делали это осторожнее; палачи боялись, как бы не умер он у них на руках: стар, да и сердце уже не в порядке. Между тем Хайн рассчитывал заполучить от него очень важные показания. Схватили Андришко, когда он разбрасывал листовки «Венгерского фронта».

За вычетом одного-двух трусов все заключенные оказались людьми уживчивыми и быстро сплотились, невзирая на различия в политических взглядах и в причинах ареста. И хорошо, что случилось именно так, иначе узники в этом отвратительном тесном застенке причинили бы друг другу большие муки, чем их палачи.

Когда Денеш в пятый раз потерял сознание, его наконец сняли с дыбы. Палачам уже не удалось привести его в чувство водой, и они сделали ему инъекцию. С этим средством пытки Лайош Денеш познакомился впервые и потому не знал, что сейчас начнется самое страшное: суставы возвратятся в свое естественное положение, мышцы постепенно обретут свою обычную форму, в онемевших членах возобновится кровообращение. Из его рта, между судорожно клацающими зубами, тянулась струйка пенистой, смешанной с желчью слюны и нескончаемый стон: у-у-у. Пока Денеша волокли до камеры, он, даже и после инъекции кофеина, снова потерял сознание. И в себя пришел, только когда почувствовал, как ему заботливо растирают руки и ноги, а еще кто-то, положив его голову к себе на колени, из ложки поит его водой. Лаци сделал глубокий вдох, маленькими глотками выпил целый стакан воды и тихим, бессильным голосом попросил еще. Пока передали воду, третий сосед попробовал вложить ему в рот несколько небольших кусочков хлеба с еще меньшими ломтиками сала. Есть Ласло, правда, ничего не стал, но принесенную воду снова выпил всю, до последней капли. И вновь его окружила мягкая, как вата, и теплая — тоже как вата — темнота. И заботливые, старающиеся не шуметь друзья.

— Дядя Марци, — позвал Денеш тоненьким детским голоском.

— Здесь я, братец мой, здесь я, — прошептал в ответ старый рабочий, нежно прижимая к себе голову мученика.

— Долго я там был?

— Долго.

— Больше, чем в прошлый раз?

— Да, бедненький… Но ты и на этот раз выстоял молодцом. Очень уж злы они были на тебя, эти гады!..

— Дядя Марци, — снова зашептал Денеш. — Я не знаю, выйдем ли мы на свободу… Но если… вы ведь так много всего пережили… Если встретите когда-нибудь после освобождения… одного товарища… Лайоша Сечи, — скажите ему, что когда я с ним однажды о смерти говорил — дураком я был… Не так уж это и страшно… А чистым и честным умереть — это даже прекрасно!..

Он умолк, а на ладонь старого рабочего упали крупные, горячие капли.

…Ласло Денеша после этого пытали еще два раза. К концу четвертой недели потерявший терпение палач уже скрежетал зубами от ярости. Плюнув наконец Денешу в лицо, он заорал:

— Ну что ж, молчишь? Ладно. Значит, ты жалкий еврей, и все… К нам это не имеет никакого отношения. Передадим-ка мы тебя братьям нилашистам. Пусть они тебе покажут вашего венгерского бога!..

Ласло даже проститься не успел с Мартоном Андришко: в закрытой машине его увезли в нилашистскую тюрьму на улице Молнар.

А там он встретил Белу Пакаи.

Некоторое время Фельдмар ежедневно звонил Ласло Саларди по телефону. Они встречались в институте имени Пала Телеки, в кафе «Музей». Как-то ночью встретились даже втроем — с Миклошем Сигети, чтобы обсудить некоторые вопросы борьбы. Создание организации продвигалось успешно. Да и на фронте события словно бы начали развиваться стремительнее. Саларди повеселел.

Но вот однажды Фельдмар не дал о себе знать. Ни в этот день, ни на следующий. На третий день Ласло сам позвонил ему, вернее, его соседу по квартире, врачу. Ответил испуганный женский голос: «Ни господина Фельдмара, ни моего мужа нет дома, они вместе… вместе ушли». У Ласло сразу от лица отлила кровь, и он, даже не поблагодарив, положил трубку. К счастью, Ласло был дома один.

Вечером на площади Кальмана Сэлла он встретился, как было условлено, с Миклошем Сигети.

— Не могу я больше сидеть сложа руки, — вырвалось вдруг у Ласло. — Или уж сказали бы всем ясно и понятно: самое главное теперь — выжить! Спрятаться, притихнуть! Или — нет, и тогда — действовать, смело идти вперед! Пока историческая обстановка дает нам такую возможность. А мы все только болтаем и болтаем! Ну что мы сделали до сих пор? Ничего! Взорвали памятник Гёмбешу, устроили покушение в городском театре? Какие же это пустяки в сравнении с тем, что десятки тысяч людей схвачены, брошены в концлагеря, убиты фашистами… Да если бы мы боролись, зная, за что гибнем, — и тогда жертв было бы не больше! В Югославии, Болгарии, Чехословакии — везде созданы уже целые партизанские армии… Румыны сражаются на стороне советских войск. Французы, итальянцы и даже флегматичные северяне — датчане и норвежцы — такой пример храбрости показали, что только диву даешься… Из всех народов Европы одни лишь венгры… — У Ласло скрипнули зубы. — Где же наш хваленый патриотизм? Наш знаменитый героизм, свободолюбие?